Корреспондент “Ивановской газеты” в качестве трудницы три месяца провела в женском монастыре - Святоезерской Иверской Пустыни...

Неравноправие

Степень суровости монастырских правил различна для всех. Заходишь, например, с утра в трапезную. На завтрак ни у кого благословления нет! Видишь целый стол с яствами, оставшимися после обеда и ужина. Сидят и о чем-то весело разговаривают монахини, послушницы, работники кухни. Замолкают при твоем появлении. Ешь вместе с ними. А на следующий день выслушиваешь от монахини Ефремы упреки: “Как ты могла покинуть участок и пойти в трапезную! На это ни у кого благословления нет. Да, монахини и работники сидят. Но они так уж...”. Получается, что им можно, а мне нельзя! Или ты обязана ходить на вечернюю службу, даже если ноги отнимаются от усталости. А вот трудница Наталья, которая в монастыре моет посуду, их вообще может не посещать. Она сирота, всю жизнь скитается по монастырям. Ее в Пустыни жалеют.

У одной из монахинь в монастыре живет мама. Сама она - келарь (в мирском понимании - заведующая столовой). Мама, живущая в Пустыни уже несколько месяцев, помогает дочери в трапезной. У женщины нет четких обязанностей, нет послушаний. Всё, что она делает, совершается добровольно. Монахини иногда приходят в кельи друг другу без благословления. Они не ложатся спать в четко установленный срок, предпочитая общаться друг с другом. Почему же к новичку-труднице относятся столь сурово?

На все эти вопросы есть вполне обоснованные ответы. Почему существует неравноправие? Во-первых, ты в монастыре недавно. К тебе присматриваются, как и в любом коллективе. Во-вторых, пришла ты из ниоткуда, без благословления духовного отца. Это монахинь очень настораживает. В-третьих, неофита, как выяснится позже, проверяют на прочность. Одна из монахинь призналась: “Тебя специально послали заниматься тяжелым физическим трудом. Хотели проверить: выдержишь или нет. Все, кто начинают свой путь в монастыре, проходят через это. Потом отправят на другой участок работ, например шить рясы. Ты в монастыре должна уметь всё”.

Монахи: кто они?

- А вы сами давно в монастыре? - спрашиваю монахиню Ефрему .

- Таких вопросов монахам не задают. Но расскажу. Здесь я 12 лет. Сама из Сочи. Бывший геолог. Есть сын и внук. С родными почти не общаюсь.

Родные в монастыре - особая тема.

Монахиня Мария : “Я сама из Москвы. С 18 лет хотела стать монахиней. Духовный отец сказал: “Закончи институт”. Закончила. Заявила матери: “Хочу в монастырь!”. Мама не поняла: “Ты же - нормальная девушка!”. Потом - семейные скандалы и ссоры. Мама отняла паспорт, религиозную литературу, заперла дома, пыталась устроить на работу. Я вставала на колени: “Отпусти!”. Она стала ездить со мной в качестве паломника по монастырям. Мы стали понимать друг друга. Как-то звоню уже отсюда: “Мама, меня завтра стригут в иноки”. Мама: “Ну что ж, это твой путь”.

Монахиня Онуфрия : “Хотела стать монахиней с 16 лет, поселиться в Дивеевский женский монастырь. Потом подруга пришла в этот монастырь и “потянула” меня сюда. Я уехала сюда вместе с мамой и сестрой-близнецом. Теперь вся наша семья - монахини”.

Отец Дмитрий (служит в монастыре): “Уйти в монастырь можно только с благословения близких”.

Паломница - трудница - поиск духовного отца - вступление в сестринский корпус (с разрешения игуменьи) - послушничество - иночество - монашество. Это почти обязательная процедура вступления в монахини. Но бывают и исключения.

Монахиня Онуфрия поясняет: “Можно всю жизнь прожить в монастыре трудницей, а можно сразу стать монахиней. Главное - собственное внутренее ощущение, сила веры”.

С мирской точки зрения, всех монахинь монастыря можно разделить на три категории. Первая - молодые насельницы. Обычно это девушки 18-25 лет. С малых лет они посещают храмы и монастыри. При достижении совершеннолетия будущие монахини находят духовных отцов и принимают постриг.

Почему они покидают мирскую жизнь - вопрос сложный. Это тайна монашества. Молодые монахини - самый опасный для Пустыни контингент. Они легче могут впасть в искушения. Есть случаи, когда молодые монахини уходили из монастыря, выходили замуж и переставали посещать храм. Поэтому Священный Синод Русской православной церкви принял решение, что постриг могут принимать женщины, достигшие 30-летия.

Нужно понимать, что уход в монастырь - шаг очень смелый и крайне решительный. Человек меняет свою жизнь в корне, иногда не подозревая, что ждет его за оградой Пустыни. Монахиню может начать “ломать” спустя даже 10 лет немирской жизни. Это становится настоящей личной трагедией: женщина ожидает от монашества чего-то определенного, а получает совсем иное.

Уход из Пустыни - дело незапрещенное. “Наши ворота открыты , - говорит игуменья Георгия , - но что же делать, если ты дал клятву перед Богом?”

Вторая категория монахинь - люди, которые пришли в Пустынь после жизненной трагедии. Например, заболели или вели неправильный образ жизни и решили исправиться. Таких монахинь много: бывшие осужденные, женщины легкого поведения и т. п. Они - одни из самых религиозных. Никто из них не рассказывает о своем непростом прошлом и никто не задает лишних вопросов. И так все понятно, без слов.

Третья категория - пожилые монахини. Они принимают постриг на закате жизни. Некоторые становятся схимонахами (т. е. теми, кто не выполняет послушаний и только молится в своей одинокой келье). Престарелые монахини самые спокойные. Но и они иногда не выдерживают искушений. 70-летняя соседка по келье уехала из Пустыни в другой монастырь (оптинское подворье) без объяснения причин.

Полномочия насельниц Пустыни крайне регламентированы. Мать Мария отвечает за ризницу, мать Амвросия - за келарь в трапезной, мать Пелагия заведует складом, мать Онуфрия отвечает за “гостиничное хозяйство”, мать Иосафа - главный “рыбак”, мать Домна - монастырский врач. Монах должен уметь всё. Но в Пустыни никто не вторгается на “чужую” территорию, не выполняет чужих функций.

Монахини ведут правильный образ жизни. Они не выпивают, не курят, соблюдают посты (почти 240 дней в году). Местное население полагает, что насельницы перебираются на другую сторону озера и пускаются во все тяжкие. Это не так. Монахиням (которые, правда, позволяют себе купаться в рясах в Святом озере) попросту некогда заниматся распутством. Они работают по 6 дней в неделю. Если нет дел, они молятся, читают акафисты, выполняют другие послушания (например, одна из монахинь перед выходом из кельи должна 300 раз прочитать Иисусову молитву).

В воскресенье - длительная служба до часу дня. Воскресным вечером монахини спят перед тяжелой трудовой неделей.

Праздники, конечно, случаются: Пасха, например, или День Петра и Павла. В праздничные дни работать запрещено, но и выходить за территорию Пустыни не разрешается. (“Чтобы не искушаться”, - рассказывают насельницы). В праздники прибывают паломники. Им разрешено находиться в монастыре только три дня. Хотя есть исключения. Людей, которые давно ездят в Пустынь, монахини принимают как родных. Им позволено находиться в Пустыни даже несколько недель. (Зачастую паломники вызывают раздражение. Ощущаешь, что к ним относятся чуть ли не радушнее, чем к тебе, с ними не так суровы.)

Еженедельно монахини обязаны исповедоваться и причаститься. Перед причастием - обязательный трехдневный пост. Во время постных дней монахини стараются не разговаривать. Каждая из них этот трудный момент переносит по-разному. “В постные дни у нас случаются конфликты , - рассказывает мать Мария. - В это время наиболее велики искушения. Многие монахини не выдерживают и срываются”.

Взаимоотношения с местным населением и монахинями - вопрос неоднозначный. Храм Пустыни регулярно посещают прихожане. Монахини ходят в гости к больным и немощным верующим. Насельницы скупают у местных грибы и ягоды для собственных нужд. Для тех, кто в Бога не верит, путь на монастырскую территорию практически закрыт. Монахини могут рассказать много неприятных историй о неверующих, живущих в поселке. Местное население, по словам насельниц Пустыни, занимается воровством. “Утащить” способны всё: и лопату с монастырского участка, и икону из храма.

Кроме того, некоторые жители, по мнению монахинь, “промышляют” колдовством. Напротив церковного алтаря в цветнике мать Ефрема регулярно откапывает мертвых куриц. Птица, умерщвленная перед стенами храма, считается мракобесием. Священники, служащие в Пустыни, отказываются причащать и исповедовать “колдунов”.

За оградой

Почему же ты покидаешь монастырь после трех месяцев пребывания? Понимаешь, что ты - человек все-таки мирской (хотя бы пока). Ты оказался не готов к неожиданному повороту судьбы. Монастырь - это очень тяжело, это не для всех. В конце концов вести себя праведно можно и в миру!

Что оставляешь за оградой Пустыни? Частичку себя - прошлого. С чем идешь в мир? С осознанием того, что жизнь - прекрасная вещь, в ней можно совершить множество хороших, добрых дел.

И еще. Приходишь к выводу: ты можешь или упасть, или подняться. Но в любом случае, наверху и на дне, надо оставаться человеком!

30 января Церковь вспоминает основателя отшельнического монашества преподобного Антония Великого. В этой связи мы решили поговорить с митрополитом Антонием (Паканичем) о современном монашестве и путях его развития.

Известно, что преподобный Антоний совсем удалился из обитаемых мест и 20 лет жил в уединении. Подвижник страдал от голода и жажды, от холода и зноя, от множества искушений в своем уединении. Но самое страшное искушение пустынника, по слову самого Антония, – в сердце: это тоска по миру и волнение помыслов.

– Владыко, какое самое страшное искушение современного монаха, на Ваш взгляд?

– С момента грехопадения прародителей, когда в мир вошли похоть плоти, похоть очес и гордость житейская, враг рода человеческого продолжает действовать при помощи именно этих рычагов. Если мы откроем святоотеческое наследие, то увидим, что методы духовной брани подвижников древности остаются актуальными и в наше время. Ведь главная задача дьявола – оторвать человека от Бога. Поэтому самое опасное искушение для каждого христианина во все времена остается неизменным – это потеря живой связи с Господом. Не случайно преподобный Паисий Святогорец говорит, что «монахи – это радисты Матери Церкви, и, следовательно, если они уходят далеко от мира, то и это делают из любви, ибо уходят от “радиопомех” мира, чтобы иметь лучшую связь и больше и лучше помогать миру».

– Монашество – это ответ боголюбивой души на призыв Господа оставить все и следовать за Ним (Мф. 19:16–26). И как сказал замечательный персонаж Достоевского Алеша Карамазов, невозможно вместо «всего» отдать два рубля на пожертвование, а вместо «иди за Мной» ходить лишь к обедне один раз в неделю.

Монашество по своему замыслу является подражанием образу жизни Господа нашего Иисуса Христа. Евангельский Христос открывается нам как идеал совершенного монаха: Он не женат, свободен от родственных привязанностей, не имеет крыши над головой, странствует, живет в добровольной нищете, постится, проводит ночи в молитве. Монашество – стремление в максимальной степени приблизиться к этому идеалу. А поскольку «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр. 13:8), то и содержание монашеской жизни останется неизменным. Как учит святитель Игнатий (Брянчанинов), «монашеская жизнь есть не что иное, как жизнь по Евангельским заповедям, где бы она ни проводилась, – в многолюдстве или в глубочайшей пустыне».

– По византийской традиции стать монахом мог любой человек, достигший десятилетнего возраста. Для состоявшего в браке на вступление в монашество требовалось согласие второго супруга. Какие условия вступления в монашество сегодня? Кто может стать монахом?

– В древних монастырях к постригу готовились очень долго. Прежде чем поступить в монастырь, человек находился в статусе послушника и долго размышлял о своем выборе. И только если человек, проведя много лет в монастыре, понимал, что это его путь, его постригали. Таким образом, постриг был не началом его монашеского пути, а неким итогом долголетнего искуса.

Каждый православный христианин, который почувствовал в себе призвание к монашеской жизни и не имеет в миру семейных обязательств, несомненно, может прийти в монастырь и попробовать свои силы в качестве трудника или послушника. Дальнейший путь укажет Господь.

Монашество, в отличие от брака, является уделом избранных – избранных не в том смысле, что они лучше других, но в том, что они чувствуют призвание и вкус к одиночеству. Если у человека нет потребности в пребывании в одиночестве, если ему скучно наедине с собой и с Богом, если ему постоянно требуется что-то внешнее для заполнения, если он не любит молитву, не способен раствориться в молитвенной стихии, углубиться в нее, приблизиться через молитву к Богу, – в таком случае он не должен принимать монашество. «Если хочешь, чтобы вечное спасение было твоим главным делом, будь в этом мире как странник и пришелец», – пишет святитель Тихон Задонский.

– При вступлении в монастырь человек получает новое имя. Почему?

– Человек, принимая монашеский постриг, умирает для прежней, мирской жизни, и ему в связи с этим дается новое имя, потому что у христианина начинается новая жизнь в духовном смысле.

– В средние века монастыри были важнейшими очагами культуры, прежде всего они являлись центрами письменности. В те далекие времена на фоне почти поголовной неграмотности монахи отличались образованностью и начитанностью. Объяснялось это тем, что по Уставу монах большую часть свободного времени должен был проводить за чтением религиозных книг. Поэтому и первые библиотеки появились именно при монастырях. Каково место монастырей в современном мире? В чем их ценность для современного общества?

– Святитель Иоанн Златоуст говорил, что «монастыри – это тихая пристань; они подобны светочам, которые светят людям, приходящим издалека, привлекая всех к своей тишине». Кроме богослужения, жизнь в монастыре включает в себя также общественную, благотворительную, миссионерскую, катехизическую деятельность, реализацию православных информационно-просветительских проектов. В настоящее время почти каждый монастырь имеет церковно-приходскую школу, электронные ресурсы, возможно, типографию. Из истории мы знаем, что даже в смутные периоды, во время голода, эпидемий, бедствий монастыри оставались для многих страждущих спасительными островами спасения. Обители во все времена врачевали и души, и тела, были религиозной, просветительской, социальной и хозяйственной опорой нашего народа. В наше время монастыри остаются центрами духовного просвещения, светильниками православной веры и благочестия, тихой гаванью для многих душ, ищущих Христова утешения.

– Что самое главное для современного монаха, исходя из Вашего многолетнего опыта?

– Древние подвижники веры покидали мир не из страха не спастись, а из-за непривлекательности мира. Они шли в пустыни не как в темную и сырую могилу, а как в цветущую и радостную страну духа. Преподобный Диадох Фотикийский еще в V веке так сформулировал общее правило для ухода из мира: «Мы добровольно отказываемся от сладостей этой жизни только тогда, когда вкусим сладости Божией в целостном ощущении полноты». Поэтому самое главное для нас – стяжать и сохранить полноту благодати, в которой открывается человеку удивительный покой сердца и радость о Духе Святом.

«Истинная жизнь – это Божия благодать. Земная жизнь с ее постоянной текучестью и временностью – это странный синтез жизни и смерти, это полужизнь, – пишет архимандрит Рафаил (Карелин). – Свет, который стяжал монах в своем сердце, преображает весь мир. Он вдыхает в него жизнь, можно даже сказать, что этот свет реанимирует умирающее человечество, он противостоит разрушительной, центробежной силе греха, и если бы не молитвенники за мир, если бы не носители духовного света, то, может быть, мир уже изжил бы себя».

Победа над злом, которую человек одержит в своем собственном сердце, вносит колоссальный вклад в спасение всего мира. Отцы Церкви понимали, что обновление мира и счастье людей зависит не от внешних обстоятельств, а от внутреннего делания. Подлинное обновление жизни возможно только в духе. Монахи стремятся не улучшать мир, а преображать самих себя, чтобы мир преобразился изнутри. Как говорил преподобный Серафим Саровский: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся».

Беседовала Наталья Горошкова

С возникновением монашества в Церкви появился особый образ жизни. Однако это не означает, чтобы была создана одновременно и новая этика. В Церкви нет отдельной этики для мирян и отдельной для монашествующих, подобным же образом не делает различий между двумя этими категориями людей в отношении их обязательств перед Богом. Христианская жизнь обща для всех. Общим признаком всех христиан является «быть и называться Христовыми» . То есть, свое бытие и имя они возводят ко Христу. А это означает, что настоящим и подлинным христианином может быть назван только тот, кто в своей жизни и поведении опирается на Христа. Однако поступать так, живя в миру, представляется затруднительным.

Вид на Афонский полуостров с вершины горы Афон. Фото Павла Рыскова.

В монашестве предпринимается попытка с особым прилежанием выполнить то, что в миру выполнить трудно. Монах стремится в духовной жизни к тем же целям, к каким должен стремиться и любой верующий, а именно: жить в согласии с заповедями Божиими. Основные принципы монашества, по сути, совпадают с основными принципами жизни всех верующих. И это становится более заметным в первые века истории Церкви еще до появления института монашества.

Кроме того, христианская жизнь была с самого начала связана с самоотречением и жертвенностью: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» . Христос требует от человека полного самопожертвования: «Кто любит отца и мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня» .

Наконец, с самого начала члены Церкви совершенствовались в усердной и непрестанной молитве, послушании пастырям Церкви, любви и подчинении себя другим, также как и всех вообще основных монашеских добродетелях.

Разумеется, монах и тот, кто живет в браке, ведут два различных образа жизни. Но это ни в коем случае не влияет на их общую ответственность перед Богом и исполнение Его заповедей. В едином и неделимом теле Церкви Христовой у каждого есть свой особый дар . Каждый образ жизни, будь то брачная или монашеская, в равной степени зависит от абсолютной воли Божией. Поэтому и нельзя какой-либо образ жизни воспринимать как предлог к тому, чтобы пренебрегать или избирательно откликаться на зов Христа или пренебрегать или выборочно исполнять Его заповеди. В обоих случаях требуется аскеза и подвижнический настрой.

В этом пункте особенно категоричен святитель Иоанн Златоуст , который говорит: «Ты очень заблуждаешься и обманываешься, если думаешь, что иное требуется от мирянина, а другое от монаха; разность между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности…Всем людям должно восходить на одну и ту же высоту; то именно и извратило всю вселенную, что мы думаем, будто только монашествующему нужна большая строгость жизни, а прочим можно жить беспечно» . Говоря же о соблюдении конкретных евангельских заповедей, он замечает, что гневающийся на брата своего напрасно, будет ли он мирянин или монах, одинаково оскорбляет Бога, и взирающий на женщину с вожделением, будет ли он тем или другим, одинаково виновен. Здесь же святой отец отмечает, что мирянин менее извинителен в этой страсти. И вообще, по замечанию святителя, Христос, давая заповеди, не проводил различия между людьми: «он не приводит названия ни мирянина, ни монаха: такое различение привнесено умом человеческим» .

Заповеди Христовы требуют строгой жизни, которую мы часто приписываем только монахам, от всех верующих. Требование приличного поведения, целомудрия, осуждение богатства и совет быть непритязательными , уклонение от пустословия и указание на жертвенную любовь – обращены не только к монахам, но и ко всем верующим.

Наконец, отказ от мирского образа мыслей является обязанностью не только монахов, но и всех христиан. Верующие не должны помышлять о мирском, но жить как чужаки и пришельцы, умом устремившись к Богу. Родина не на земле, но в небесном царствии: «ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» . можно охарактеризовать как общество исхода, и мир есть место ее временного пребывания. Предназначение ее – Царствие Божие. Подобно израильтянам, которые, освободившись из Египта, шли в Иерусалим, встречая на своем пути множество трудностей и подвергаясь множеству испытаний, христиане, освободившись от рабства греху, шествуют через многие трудности и испытания в небесное царствие.

Этот исход из мира происходил в первую очередь не в смысле перемены места, но в смысле изменения образа жизни. Подобно тому, как отход от Бога и обращение к миру не был переменой «места», но «образа жизни», потому что был и продолжает пребывать везде и все наполнять, так и отвращение от мира и обращение к Богу понимается в первую очередь как перемена образа жизни, а не места жительства. Это особенно хорошо отражается в жизни христиан первых веков. Находясь в мире, они полностью осознавали, что они не от мира и не принадлежат ему: «в мире, но не от мира». А те, кто еще и жили в девстве и нестяжании, ставшими позднее основополагающими началами монашеского жительства, не покидали человеческое общество и не удалялись в горы.

Удаление из мира в смысле перемены места происходит с целью облегчения удаления в смысле перемены образа жизни. Опыт учит, что в миру человеку спастись труднее. Как отмечает святитель Василий Великий , вредно вести жизнь в обществе с людьми, которые небоязненно и презрительно смотрят на обязанность в точности исполнять заповеди. Да и откликнуться на призыв Христа – взять крест свой и идти за Ним – живя в миру, исполнить сложнее, если не невозможно. Взирая на множестве живущих беззаконно, такой человек не только не осознает свои грехи и не раскаивается в них, но, напротив, через сравнение себя с худшими приобретает какое-то мечтательное понятие о собственных заслугах. А затем суматоха и заботы мирской жизни отвлекают человека от памятования о Боге, и не только не дают ему ощутить радость общения с Богом, но и ведут к пренебрежению и забвению воли Божией .

Это не означает, что бегство из мира гарантирует человеку спасение, но является положительным и вспомогательным фактором. Когда же человек полностью прилепляется к Богу и следует Его воле, ничто не в силах воспрепятствовать его спасению. Святитель Иоанн Златоуст по этому поводу отмечает следующее: «Ничто не препятствует в приобретении добродетели желающему трезвиться, но позволено ему и хламиду, и пояс носить, и жену иметь, и о детях иметь попечение, и о слугах заботиться, и, положив основание добродетели, весьма в ней прилежать» . И преподобный Симеон Новый Богослов замечает, что «и центр города не препятствует нам исполнять заповеди Божии, если мы усердны и трезвенны, а если мы беспечны и беззаботны, то ни уединение, ни уход из мира не помогают» . В другом месте он снова говорит о том, что всем возможно: не только монахам, но и мирянам «постоянно и последовательно каяться, плакать и молить Бога и через такие действия и все остальные добродетели стяжать» .

На вершине горы Афон. Фото Егора Апенко.

Христианское монашество с самого начало было связано с безмолвием, которое понимается, прежде всего, как внутреннее состояние. А внешнее безмолвие необходимо для более легкого и совершенного достижения внутреннего. Безмолвие не есть бездействие и безделье, но бодрствование и активное духовное делание. Это напряженное бодрствование и всецелое прилепление к Богу. Удаляясь в места, где царит внешнее безмолвие, и посещая там самого себя, монах лучше узнает себя, более решительно борется со своими страстями и более полно очищает свое сердце, чтобы сподобиться приблизиться к Богу и узреть Его.

Монашеская жизнь с уходом из мира в смысле смены места и удалением в пустыню началась примерно с середины третьего века. Бегство христиан в пустыню в этот период было вызвано также и жестокими гонениями римлян. Η о развитие монашества, отмечаемое, начиная с эпохи Константина Великого , объясняется главным образом отказом многих верующих приспосабливаться к начавшемуся обмирщению Церкви и их желанием жить христианской жизнью более последовательно. Таким образом, монашество одновременно появляется в разных областях юго-восточного Средиземноморья, в Египте, в Палестине, на Синае, в Сирии, на Кипре и очень скоро достигает Малой Азии и, наконец, Европы. Однако во втором тысячелетии центром православного монашества стала Святая Гора Афон.

Монашество на Афоне в своем развитии повторяло в общих чертах развитие восточного монашества. Сегодня это место, где встречается пустынное и общежительное монашество, сохраняет все основные формы, которые явило христианское монашество на протяжении своей долгой истории.

Наиболее привычный и безопасный образ монашеской жизни – общежительный. Именно общежительными являются сегодня все двадцать монастырей Святой Горы Афон. В общежительной обители все – общее: кров, пища, работа, молитва, труды, заботы, борьба и подвиги. Руководителем и духовным отцом общежительных монахов является игумен. Характерно увещание к игумену, присутствующее в Уставе преподобного Афанасия Афонского: «Следи за тем, чтобы все полностью, что есть у братии, было общим и неделимым, и ничем бы никто отдельно не обладал вплоть до иголки, но да будет разделено поровну в любви между всеми духовными твоими чадами, братьями и отцами». Монашеское общежитие представляет собой идеальное христианское общество, где нет различия между «моим» и «твоим», но все направлено на выработку общего образа мыслей и братского духа. На первом месте в общежительном монастыре стоит подчинение каждого его члена игумену и братству, братолюбие, взаимовыручка и гостеприимство. Как отмечает преподобный , все общество верных должно на самом деле стать одной общежительной . Ведь именно это и предписывает общежительный дух Православной Церкви. Монашеское общежитие представляет собой наиболее последовательную попытку ее реализации.

От двадцати афонских монастырей зависят кафисмы, кельи, каливы, скиты и исихастирии. В этих подчиненных монастырям учреждениях монашеская жизнь отличается более исихастской направленностью.

Кафисмы связаны непосредственно с обителями и используются братией монастыря для большего безмолвия. В кельях и каливах, которые представляют собой небольшие монашеские поселения, проживают немногочисленные братства. Они предаются безмолвию, пребывают в послушании своему старцу и поддерживают свое существование, занимаясь сельским хозяйством и рукоделием.

На Святой Горе Афон есть двенадцать скитов, которые также находятся в зависимости от монастырей. В скитах, которые можно считать соответствующими древнейшим лаврам, имеется общий храм – Кириакон и общее управление, осуществляемое дикеем. И в них царит безмолвная жизнь, глубоко пронизанная общежительным духом. В каливах скита обычно не принимают гостей, это дело дикея и его ближайших помощников.

И наконец, полным безмолвием отличается жизнь в исихастириях. Они располагаются в уединенных местах Афонского полуострова и, прежде всего, в более южной его оконечности. Первоначально отшельники составляли ядро, вокруг которого формировались первые монашеские общины. Но и после того, как сформировалось общежительное монашество, отшельники продолжали существовать в теле Церкви, преимущественно как харизматические личности. Однако местами подготовки отшельников стали уже общежительные монастыри и монашеские общины. Своим 41-м правилом Трулльский Собор определил в качестве условия для удаления в пустыню, как минимум, трехлетнее пребывание в монастыре. И сегодня отшельники-святогорцы, до того как полностью предаться безмолвному пустынножительству, несколько лет проживают в монастырях либо в кельях и каливах в качестве послушников у старцев.

Бегством из мира монашество подчеркивает позицию Церкви как «анти-общества» в миру, а ярко выраженным духовным аскетизмом культивирует ее эсхатологический настрой. Монашескую жизнь называют «ангельским жительством», то есть жительством, которое на земле в качестве образца следует небесной жизни. Сюда же входит и девство или безбрачие. Оно предобразует состояние людей в будущей жизни, где «ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах» .

Основным признаком монашеской жизни многие считают безбрачие. Это мнение передает и существовавшее в Церкви с самого начала представление о тождестве христианской жизни и того факта, что евангельские заповеди обращены ко всем без исключения. Однако это не означает, что безбрачие и есть самый важный элемент монашеской жизни. Просто то, что составляет особенность монашеской жизни и состоит, по сути, в безбрачии. Все прочие обеты, даже другие два монашеских обета: послушание и нестяжание, по сути, касаются всех верующих. Естественно, само собой разумеется, что в рамках монашеской жизни все это приобретает особую форму. Но это не затрагивает сути.

Точное исполнение заповедей Божиих является общей обязанностью всех христиан. Но для этого требуется аскеза. Падшее человеческое естество не готово воспринять на себя эту обязанность, потому что порабощено страстями. Оно ищет чувственных удовольствий и избегает страданий, которые требуются для борьбы со страстями и себялюбием. Монашеская жизнь строится таким образом, чтобы облегчить упражнение в аскетизме. И, напротив, мирская жизнь, особенно в современном обмирщенном обществе, затрудняет упражнение в аскетизме. Недостаток положения живущего в миру христианина в том, что он призван осуществить ту же саму цель, находясь в неблагоприятной светской среде.

Монашеский постриг называется «вторым крещением» . Однако крещение – едино и обще для всех членов Церкви. Это участие в смерти и воскресении Христовых. Монашеский постриг не повторяет, но обновляет и позволяет лучше осознать единое крещение. Да и обеты, которые даются при постриге, по сути, не отличаются от тех, что даются при крещении, кроме, естественно, обета безбрачия. Ведь и во время крещения совершается постриг.

Монашеская жизнь – это показатель совершенства. Однако к совершенству призвана вся . Все верующие, миряне и монахи, призваны к совершенству по примеру Бога: «Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» . Но в то время, как монашеская жизнь согласуется с радикальностью христианской жизни, то мирская – довольствуется обычным подходом к ней. Таким образом, формальная нравственность христиан, живущих в миру, с одной стороны, и радикальная нравственность монахов с другой, – создают диалектическое различие, которое приобретает вид диалектического противоречия.

Противопоставляя монашескую жизнь мирской, преподобный Максим Исповедник замечает, что успехи мирян суть неудачи для монахов, как и успехи монахов – неудачи для мирян: « Успехи мирских людей суть бедствия для монахов, а успехи монахов суть бедствия для мирских людей. Успехи мирян состоят в богатстве, славе, силе, утехах, в тучности, многодетности и тому подобных вещах, в которые вступя монах погибает. Успехи же монаха суть нестяжание, бесславие, бессилие, воздержание, злострадание, лишения и тому подобное; чему невольно подвергшись, миролюбец почитает то великим несчастьем, и часто бывает близок к опасности накинуть петлю на шею, а некоторые и делали так.» .

Конечно, это противопоставление проводится между совершенным монахом и обмирщенным христианином. Естественно, что и в обычной церковной ситуации те же самые вещи бывают по-другому. Однако, эта разница не может достигать крайностей. Так, например, нельзя сказать, что богатство или слава в равной степени разрушительны как для монахов, так и для мирян. На монахов они в любом случае действуют отрицательно, потому что входят в противоречие с избранным ими образом жизни. Для мирян же могут действовать и положительно, хотя и сопровождаются серьезными опасностями. Существование семьи, равно как и, более широко, светского общества с его разнообразными потребностями не только оправдывают, но иногда и вынуждают накапливать деньги и занимать высокие должности. То, что может способствовать объединению светского общества, разъединяет монашескую общину. В конечном итоге, окончательным объединяющим фактором является сам Христос.

Христианская жизнь строится не только на основании человеческих усилий, но, прежде всего, на благодати Божией. А именно: аскетизм во всех его видах и проявлениях ставит своею целью ничто иное, как подготовку человека к согласованию своей воли с волей Божией и принятию благодать Святого Духа. Своего наивысшего выражения и совершенства это согласование достигает в молитве. «Через истинную молитву совершается наше вхождение в Божественное Бытие силою Святого Духа» . приводит человека к его архетипу и делает его подлинной личностью, подобной его Творцу.

Благодать христианской жизни – не во внешних ее схемах: ни в аскезе, ни в посте, ни в бдении, ни в злострадании. А когда они еще к тому же обретают независимое существование и воспринимаются сами по себе, то становятся отвратительными. И отвратительный их характер не сводится уже более к их внешней форме, но проникает и во внутреннее содержание. Они не становятся отвратительны лишь потому, что внешне выглядят как отрицание жизни, презрение материальных благ или самоотречение, а также и потому, что умерщвляют дух, поддерживают эгоизм и развивают самооправдание.

Христианская жизнь это не отрицание, а состояние. Это не смерть, а жизнь. И это не просто состояние и жизнь, но единственно истинное состояние и единственно истинная жизнь. Это единственно истинное состояние, потому что идет дальше любой возможности отрицания. И это единственно истинная жизнь, потому что смерть она оставляет позади себя. Отрицание, которое являет христианская жизнь своими внешними формами, обязано именно ее стремлению встать вне любого обличения во лжи со стороны людей. Поскольку нет такого человеческого состояния, которое бы не завершалось отрицанием, поскольку любая земная жизнь завершается смертью, то создает свое положение и являет свою жизнь, приняв любое человеческое отрицание и согласившись с любым видом земной смерти.

Динамика христианской жизни – в надежде воскресения. Да и цель аскезы заключается в участии в воскресении. Монашеская жизнь, как жизнь ангельская или небесная, которая встречается в истории, предваряет и предвкушает вечную жизнь, которая разрушает тление. Она не стремится к совлечению человеческого начала, но к облечению в нетление и бессмертие: «ибо мы, находясь в этой хижине, воздыхаем под бременем, потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное было поглощено жизнью» .

Присутствие греха вызывает стон. Остается боль об освобождении от страстей и восстановлении чистоты сердца. Для этого требуется аскеза. Но и это обязательно облечено в отрицательную форму, потому что направлено на разрушение. Это утомительно и болезненно, потому что связано с состояниями и привычками, которые стали нашей второй природой. Однако благодаря этому разрушению, этому самоочищению человек освобождает место для явления и действия благодати Божией. Если сердце не очистится, тогда не явится Бог.

Монахи «блюдут место». Они выбирают самоограничение в пространстве, для того, чтобы там совершенствоваться в духовной свободе, которую предложил Христос. Они сосредотачиваются на области смерти, чтобы более насыщенно жить в ожидании новой жизни. Они примиряются с пространством, где гибнет человек, который истлевает во времени, ощущают это пространство как собственное тело, преображают его в и ориентируют на Царствие Божие.

Путь монаха к совершенству происходит поэтапно и связан с последовательными отречениями, которые сводятся к трем. Первое отречение совершается через полное оставление мира. Это не ограничивается лишь вещами мира, но включает также людей и родителей. Второе отречение состоит в оставлении личной воли, а третье – в освобождении от тщеславия, что отождествляется с освобождением от власти мира .

Эти последовательные отречения носят не отрицательный, но положительный смысл. Они необходимы для полного раскрытия человека и его совершенства как личности «по образу и подобию» Божию. Когда человек освобождается от мира и от себя самого, он безгранично расширяется. Становится подлинной личностью, которая «вмещает» в себя все человечество по образцу Христа. Ведь именно поэтому и на нравственном уровне христианин призван любить всех людей, даже своих врагов. И тогда к нему приходит и в нем поселяется и Сам Бог, а человек в таком случае приобретает полноту богочеловеческого бытия . В этом заключается величие человеческой личности и это объясняет сверхчеловеческие подвиги, которые требуются от нее для достижения совершенства.

Монашеская жизнь это путь постоянного духовного подъема. В то время, как мир идет в горизонтальном направлении, а верующие, со всеми мирскими обязательствами и заботами пытаются на этом пути удержаться в институциональных рамках церковной традиции, монашество поворачивает в другом направлении – вертикальном. Оно отодвигает в сторону обычное и взыскует абсолютного. Оно совершает взлет или исход из мира, чтобы непосредственно достигнуть Царствия Божия. Но ведь это и является целью Церкви.

В традиции Церкви этот путь символически изображается в виде лестницы, ведущей на небо. Не всем удается достигнуть вершины этой духовной лестницы. Многие находятся на ее первых ступенях. Другие поднимаются выше. И, наконец, есть и такие, которые срываются и падают с более или менее высокой ступени. Но самое-то важное здесь не ступень, на которой находится человек, но усилия, прилагаемые им, чтобы постоянно подниматься. Необходимо отметить, что подъем этот осуществляется с постоянно возрастающим смирением, то есть, постоянно спускаясь все ниже и ниже. «Держи ум твой во аде и не отчаивайся», так сказал Бог преподобному Силуану Афонскому . Когда человек сходит во ад своей внутренней борьбы, имея в себе Бога, тогда он возвышается и обретает полноту .

На вершине духовной лестницы находятся «безумцы Христа ради», как апостол Павел называл себя и прочих апостолов , или «Христа ради юродивые», которые «ради любви ко Христу изображают из себя безумных и насмехаются над всей суетой мира» . Поиск человеческой славы, как говорит Христос, препятствует вере в Бога . Только в том случае, когда человек откажется от тщеславия, он сможет победить мир и прилепиться к Богу .

В жизни монахов христианин видит пример людей, которые со всей серьезностью восприняли христианскую веру и добровольно наложили на себя обязательства следовать путем, к которому Христос призывает каждого человека. Не все из них достигли совершенства. Однако все предприняли усилия и взошли на какую-то ступень. Не у всех одни и те же таланты. Но все трудились как благие и верные рабы. Не всегда их приводят как пример для подражания и, особенно, миряне. Но этот пример является драгоценным указателем пути к совершенству, которое обще для всех и имеет вершиной своей совершенство Бога.

Благодаря аскезе и молитве у афонского монашества открыты безграничные горизонты для совершенствования и подлинной награды для человека. Как модель христианского общества, афонское монашество своим устройством обогащает жизнь верующих и укрепляет их в духовных подвигах. Его присутствие, как «города, стоящего вверху горы», имеет фундаментальное значение для Церкви и всего мира. А именно, современное постмодернистское общество, которое в своей среде испытывает разложение и беспорядок, может обрести в Святой Горе Афон и дух, и силы, которые приведут к единству и обретению смысла человеческой жизни.

Колокол отметил полночь. В звучащих молитвами сумерках люди спешат к хорам, бесшумно ступая по полу. Начинается долгий день монаха. Час за часом, он будет протекать в ритме утрени и заутренних служб, первого, третьего, шестого и девятого канонических часов, вечерни и повечерия.

Невозможно установить точно, как монах использовал время. Прежде всего, потому, что сведения о Средневековье в этом плане весьма приблизительны, а сама эпоха, по сравнению с нашей, была менее чувствительна к ходу времени и не придавала ему большого значения. Затем, потому что распорядок дня был различным в разных монашеских орденах и конгрегациях, как во времени, так и в пространстве. И, наконец, потому что в одном и том же монастыре время суток варьировалось в зависимости от времени года и церковного круга богослужения. Можно привести много разных примеров, но мы ограничимся тем, что, следуя книге отца Кузена, рассмотрим распорядок, типичный для клюнийского ордена в период равноденствия, то есть на первую половину апреля - начало пасхального времени, а также распорядок дня на вторую половину сентября.

Примерно половина первого ночи (в среднем) Всенощная (с утреней).

Около 2.30 Снова ложатся спать.

Около 4 ч. Утреня и службы после заутрени.

Около 4.30 Снова ложатся спать.

Около 5.45 до 6 часов Окончательный подъем (с восходом солнца), туалет.

Около 6.30 Первый канонический час.

Капитул (собрание монастыря):

• · богослужебная часть: молитвы, вторая часть первого часа, чтение главы из устава или Евангелия на сегодняшний день с комментариями аббата, или, в отсутствие последнего, приора;
• · административная часть: отчет должностных лиц монастыря, сообщение аббата о текущих делах;
• · дисциплинарная часть: обвинение монахов, нарушивших дисциплину один раз за неделю: они каются сами, и их обвиняют их братья - это обвинительный капитул.

Около 7.30 Утренняя месса, на которой монастырская братия присутствует в полном составе.

С 8.15 до 9 ч. Индивидуальные молитвы - это обычное время от праздника Всех Святых до Пасхи и от Пасхи до 13 сентября.

С 9 ч. до 10.30 Третий час, за которым следует монастырская месса.

С 10.45 до 11.30 Работа.

Около 11.30 Шестой час.

Около 12.00 Трапеза.

С 12.45 до 13.45 Полуденный отдых.

С 14 ч. до 14.30 Девятый час.

С 14.30 до 16.15 Летом работа в саду, зимой, а также в плохую погоду - в помещениях монастыря, в частности, в скриптории.

С 16.30 до 17.15 Вечерня.

С 17.30 до 17.50 Легкий ужин, за исключением постных дней.

Около 18 ч. Повечерие.

Около 18.45 Отходят ко сну.

После повечерия зимой один монах должен был совершать обход помещений с горящим фонарем в руках, чтобы его узнавали. Ему предстояло последовательно проверить все постройки, приемную, хоры, кладовую, трапезную, лазарет и закрыть входные ворота во избежание поджога и проникновения воров, а также чтобы никуда не выходили братья...

Сон, дневной отдых, пробуждение

У картезианцев продолжительность сна колеблется от 6 часов 20 минут в период летнего солнцестояния до 9 часов в конце сентября. По прошествии сентября она сокращается до 6 часов 45 минут, чтобы снова увеличиться до 7 часов 45 минут в конце октября, и вновь укорачивается до 6 часов 20 минут со 2 ноября. Таким образом, максимум времени на сон отводится в конце сентября, а минимум - на Пасху, тогда как среднегодовая продолжительность сна монаха составляет 7 часов 10 минут.

По мнению картезианцев, недостаточно выделить какое-либо определенное время на сон в рамках одних суток, как это делаем мы. Оптимально, особенно для монашества, установить необходимую продолжительность сна в зависимости от разных времен года.

Помимо желания умерщвлять свою плоть существуют и иные причины, которые, несомненно, влияют на режим дня монахов. В Средние века люди просыпались с восходом солнца и даже еще раньше. Тому, кто хотел вести правильную жизнь, надлежало вставать очень рано, в тот час, когда все остальные еще спят. Кроме того, монахи всегда испытывали особое расположение к ночным часам и первой заре - предрассветным сумеркам. Св. Бернар восхваляет часы бодрствования в прохладе и тишине, когда чистая и свободная молитва легко возносится к Небу, когда дух светел, а в мире царит совершенный покой.

В монастыре источники искусственного освещения были редкими. Как и крестьяне, монахи предпочитали работать при дневном свете.

Монахам полагается молиться в то время, когда не молится никто другой, они должны петь вечную славу тем самым ограждая мир подлинным духовным щитом. Однажды корабль короля Филиппа Августа был застигнут на море бурей, и король повелел всем молиться, заявив: "Если нам удастся продержаться до того часа, когда в монастырях начнется утреня, мы будем спасены, ибо монахи начнут богослужение и сменят нас в молитве".

Другая особенность монашеской жизни, способная поразить наших современников, - это время трапезы: вкушать пищу дозволяется не раньше полудня. А некоторые варианты распорядка дня монахов-бенедиктинцев X века предусматривали одно-единственное вкушение пищи в течение суток: зимой - в 3 часа дня, а Великим постом - в 6 часов вечера. Нетрудно представить себе, какое это испытание для людей, которые с двух часов ночи были на ногах. Становится понятным, почему французские слова "diner" - "обедать, ужинать", "dejeuner" - "завтракать" буквально означают "прервать пост" - "rompre le jeune".

Летом распорядок предусматривает две трапезы: обед в полдень и легкий ужин около 17–18 часов, отменявшийся в дни поста.

Другая характерная черта распорядка монашеской жизни: занят целый день, нет ни одной свободной минуты, хотя монахи мудро чередуют часы большого напряжения и часы отдыха. Нестойкому духом просто не оставалось времени на праздные мечтания и уныние.

Во всех старых уставах дозволен дневной отдых. Это объясняется краткостью ночного сна монахов, утомительностью бодрствования и трудов, а также жарой (не надо забывать, что бенедиктинский устав составлялся в Италии). "Сиеста" летом длилась в среднем от одного до полутора и даже двух часов. В разных монастырях было заведено по-разному.

Изначально картезианцы отдыхали на скамьях во внутренних помещениях монастыря. Дневной отдых предусматривался главным образом для стариков и болезненных монахов. Затем постановили, что "сиеста" разрешается "из сострадания к человеческой слабости", как гласит один картезианский текст. Ложиться предписывалось в строго установленное время - тотчас же после повечерия; бодрствовать без особого разрешения старшего не дозволялось (из страха зайти слишком далеко в умерщвлении своей плоти). После утрени отцы не ложились спать снова, за исключением дней кровопускания, о которых мы расскажем дальше. Они были обязаны носить пояс, не снимая его даже во время сна. Этот пояс служил как бы напоминанием евангельского призыва: "Пусть чресла ваши будут опоясаны" и свидетельствовал о готовности монахов в любой момент подняться по слову Божию, с одной стороны, а с другой - намекал на соблюдение монашеского обета целомудрия. Кто же не хотел отдыхать после полудня, тот мог читать, править рукописи или даже упражняться в монастырском песнопении, но при условии, что не помешает другим.

Если монах не вставал с постели при первом же звуке колокола ("без промедления", как писал св. Бенедикт), это считалось проступком, который рассматривался на обвинительном капитуле. О том, чтобы снова уснуть, не могло быть и речи! Монах должен был непрестанно двигаться, с фонарем в руках отыскивая того, кто в нарушение порядка продолжал спать. Когда таковой находился, в его ноги ставился фонарь, и, наконец, разбуженный любитель поспать в свою очередь обязан был с фонарем в руках обходить весь монастырь, пока не отыщет другого провинившегося. Итак, следовало проворно подняться и ни в коем случае не опоздать к утрене. Рассказывали, что однажды ночью Петр Ноланский, основатель ордена мерседариев, проспал. "Поспешно облачившись, он направился по темным коридорам к хорам. И каково же было его удивление, когда он увидел там яркий свет, а вместо монахов, которые не проснулись с ударом колокола, ангелов в белом, восседающих на церковных скамьях. Место же генерального магистра ордена занимала сама Пресвятая Дева с раскрытой книгой в руках" (Д. Эме-Азам).

Гиг, мудрый наставник картезианцев, говорил, что перед тем, как лечь, нужно выбрать себе какой-либо предмет для размышления и, думая о нем, засыпать, дабы избежать ненужных грез. "Таким образом, - добавляет он, - твоя ночь будет светлой, как день, и ночь эта, ее озарение, которое тебя осенит, будет тебе утешением. Ты уснешь мирно, ты будешь отдыхать в тишине и покое, ты проснешься без труда, ты встанешь легко и с легкостью же вернешься к предмету своих размышлений, от которого не успел отдалиться за ночь".

А если, несмотря ни на что, монах не засыпает? Если он болен и не спит? "Ты можешь петь молитвы; но будет лучше, если ты воздержишься от этого". Что же касается кровати, то Элиот рассказывает одну из тех благочестивых легенд, которыми поучали тогдашних мирян. Св. Гильом Верчельский, основатель конгрегации Монте-Вирджино, стал однажды жертвой клеветы. Придворные короля Неаполя и Сицилии обвинили его в лицемерии и, дабы продемонстрировать, что "сердце его исполнено страстей и пороков", подослали к нему куртизанку. Распутница пообещала придворным совратить монаха. Святой же притворился, что уступит ее желанию, но "при условии, что она ляжет с ним в ту же постель, на которой спит он сам... Она была очень удивлена... когда вошла в помещение предполагаемого совращения и увидела там лишь ложе, наполненное раскаленными углями, на которых и почивал святой, приглашая ее лечь рядом". (Как видим, святые прибегают к весьма любопытным средствам, дабы не впасть во искушение.) Куртизанка была столь поражена увиденным, что тут же обратилась в христианскую веру, продала свое имущество и принесла все деньги св. Гильому, который основал для них женский монастырь в Венозе, а настоятельницей сделал ее саму. Покаяние этой женщины, ее строгость и добродетели принесли ей посмертную славу. Это - блаженная Агнесса де Веноза.

Жить бедно - жить свободно

Слово "бедность" очень неоднозначно: бедняк в США может слыть богачом в Азии. Что же означало быть беднее крестьян в эпоху Средневековья? Во всяком случае, под бедностью не подразумевали совершенную нужду, ставящую человека в полную физическую и моральную зависимость от других. Бедность больше противопоставлялась могуществу, нежели богатству.

По сути, идеал бедности - это идеал свободы, независимости, отказ от стремления к присвоению чужой собственности, который выражался в миротворчестве, добровольном пацифизме тех, кто не хотел вступать в порочный круг насилия (паломники, монахи, клирики, кающиеся грешники).

В действительности же эта проблема была не из простых, и потому она вызывала бесчисленные толкования и споры. Изначально бедность служила логическим следствием "полного отречения, являвшегося главным в призвании к совершенной жизни; она означала оставление всего, но не в том смысле, чтобы стать бедным, а чтобы вести отрешенную жизнь" (Ж. Леклерк).

Начиная с XII века идеал бедности, "бедности добровольной", как написано в доминиканском тексте 1220 года, обладал "особой притягательностью, иногда даже гибельной... Он был у еретиков, у ортодоксальных гумилиатов, у католических бедняков, но именно с появлением св. Франциска этот идеал пережил подлинный расцвет" (М. Д. Кноулс). С тех пор "жизнь в бедности стала осуществлением аскезы, которая сама по себе являлась благом" (Ж. Леклерк). (В 1950-е годы мы видели, как достоинства жизни в бедности открывали дети наиболее обеспеченных классов самой богатой страны в мире.)

Но как в обществе, развивающемся и презирающем, даже подавляющем низшие классы, придерживаться этого "предпочтительного образа христианской святости и искупления" (П. Викер), каковым является бедность? Что надо делать, чтобы жить бедно?

Монахи клюнийского ордена, верные формуле: "бедный монах, богатый монастырь", переносили на постройки монастыря всю ту роскошь, в которой отказывали себе. И на этом пути, пышно прославляя Бога, они вскоре дошли до крайности.

Быть бедным - не означало ли это ходить босиком и в рубище, как призывал св. Доминик, смиренно стучаться в каждую дверь с протянутой рукой, "общаясь с Богом и говоря о Боге с самим собой или с ближними", отдавать в конце года, как учили доминиканцы, бедным и церкви все то, что не было использовано? Приверженность идеалу бедности (а также знание людей) приведет к тому, что нищенствующие монахи будут просить подаяние натурой - брать только продукты, одежду и, примечательный факт, книги, - чтобы деньги не запятнали их бедность.

Бедность цистерцианцев не была нищетой или лишением, она воплощала собой принятие общежительной жизни со всеми соответствующими последствиями: полный отказ от всего личного, в том числе от земных благ, отрешенность. А бедность францисканцев - это "акт чистой любви", скорее даже мистический, чем аскетический. Премонстранты соблюдали менее строгую бедность, чем цистерцианцы, и менее пылко возносили ей хвалу, чем францисканцы. Крестоносец же "беден земными богатствами, но богат нищетой", ибо его единственное богатство - Христос.

У картезианцев бедность определялась целесообразностью. "Одежда нужна тебе, - писал их законоучитель, - чтобы защитить себя от холода, но не ради щегольства. Также и пища - для утоления голода, а не в угоду чреву... Не потакай прихотям собственной плоти (именно в этом - мудрость, мера, discretio* [Понятию discretio будет посвящена отдельная глава. (Прим. ред.)])... но лишь обеспечивай плоть необходимым".

Бригиттины прикидывали, что им потребуется на год, и на следующий день после праздника Всех Святых раздавали все лишнее, по их мнению: "и пищу, и деньги", пренебрегая запасом на черный день, то есть ни во что не ставя случай.

Гранмонтанцы, дабы избежать обогащения, продавали излишки дешевле обычного. Поскольку они не позволяли себе собирать пожертвования и просить милостыню, им оставалось лишь уповать на то, что Бог не оставит их. Конечно, поступая так, они рисковали. Но как иначе прожить в бедности? И как, живя бедным, не стать богатым?

Не счесть назидательных историй об идеале бедности. Одон, аббат Клюнийский, увидев, как один монах не дает нищему войти в монастырь, сделал тому внушение и сказал бедняку: "Когда он предстанет пред вратами Рая, воздай ему тем же". Тот же Одон, повстречав старого изможденного крестьянина, посадил его на свою лошадь и взял его суму, "наполненную черствым хлебом и гнилыми луковицами, издававшими зловоние". Одному из своих монахов, который не мог скрыть отвращения, Одон сказал: "Ты не переносишь запаха бедности".

Целомудрие

Понятия "жизнь в святости" и "целомудрие" - синонимы. Канонические источники мало говорят о нем, поскольку это вещь очевидная. Иногда речь заходит о "целомудренных", о "добродетели воздержания", о непорочности. Собственно обет целомудрия появляется в период монастырских реформ XI-XII веков, а теория трех обетов - только в XIII веке.

Неужели обет целомудрия соблюдался всеми и всегда? Поверить, что это было так, можно лишь забыв, что речь идет о живых мужчинах и женщинах, хотя при чтении хроник и создается впечатление, будто нарушения этого обета случались гораздо реже, нежели вспышки насилия, случаи бегства из монастыря, проявление алчности, небрежение повседневными обязанностями.

Говорится не столько о борьбе с искушением, ибо исход этой борьбы всегда неясен, сколько о том, как удалиться от причины искушения, ведь, по мнению гранмонтанцев, если даже искусный Давид, мудрый Соломон и могучий Самсон попадались в сети женщин, кто из простых смертных устоит перед их чарами? Недаром в отсутствие женщины лукавый использует ее образ для искушения мужчины, кто же устоит, когда она рядом? Дабы соблюсти непорочность, мудрец спасается бегством. Наполеон говаривал, что это из любви.

А св. Бернар утверждал, что целомудрие превращает человека в ангела. Онтологически человек не преображается, оставаясь самим собой, но в противоположность ангелам, целомудрие коих является естественным состоянием, человеческое же целомудрие может быть только плодом дерзновенных усилий добродетели. Ученый схоласт из Клерво хорошо знал людей, а посему внес уточнение, что целомудрие без милосердия - ничто. Сказанное о милосердии он распространил и на другие добродетели, в частности на смирение, которое, по его утверждению, гораздо более похвально, чем девственность, ибо смирение - это заповедь, тогда как целомудрие - только совет (и всегда ли он услышан!).

Согласно сборнику обычаев Эйнсхема монах может избавиться от вожделений плоти, призвав на помощь следующие "духовные блага": устав, молчание, пост, затворничество в монастыре, скромное поведение, братскую любовь и сострадание, уважение к старшим, прилежное чтение и молитву, памятование о прошлых ошибках, о смерти, страх перед огнем чистилища и адом. Без уважения к этим "множественным и прочным связям" монашеская жизнь теряет чистоту. Молчание "хоронит" пустые и праздные слова, пост смиряет дурные желания, а затворничество удерживает от разговоров на городских улицах. Памятование же о совершенных в прошлом ошибках в известной мере предупреждает ошибки будущие, страх перед чистилищем устраняет мелкие грехи, а страх перед адом - грехи "преступные".

Жизнь в молитве

Молитва в совокупности с другими религиозными проявлениями - созерцанием, внутренней тишиной, безмолвием, откровением, таинством жертвоприношения - позволяет человеку вступить в общение с Богом. Молитва как выражение страха или угрызений совести, доверчивости, крика надежды или признательности является для молящегося средством либо приблизиться к Богу, либо понять, насколько лик Бога, невзирая на все усилия, остается далеким, "глубинным, неясным, безличным" (А.-М. Беснар).

Молитва - это действие, которое может привести либо к чистому созерцанию, сосредоточенному на "познании Бога, на осознании земного изгнания, на отрешенности молчания, на духовной причастности", что является мистичностью любви; либо к деятельности, находящей выражение в посланиях к людям, в мудрости, в братском обмене, - и тогда это мистичность общей трапезы (М. де Серто).

Эти люди из огня и железа, каковыми были монахи Средневековья, ежедневно являли свою веру в молитве, в тех "стандартных образцах молитвы", которыми служили литургии, равно как и в хоровом пении, и в жестах: поклонах, земных поклонах, воздеянии рук, повержении ниц, коленопреклонении... Все это и есть тот особый язык монаха, при помощи которого он выражает свое состояние "изо всех сил", то есть всем своим существом.

Такая эпоха, как наша, обладающая столькими десакрализующими факторами, вряд ли может понять состояние духа монашества тех ярких и светлых столетий, какими во многих отношениях были Средние века.

Что может чувствовать монах, молящийся или совершающий мессу в предрассветных сумерках Клерво или Алькобаса? Вероятно, мы сумеем хотя бы слабо и приблизительно понять эмоции этого человека, живущего на более возвышенном и богатом духовном уровне, если вспомним то ощущение света, каким наполняют нас первая любовь, вдохновение творчества, философские раздумья, сочинение музыки, радость материнства, поэзия слова, созерцание красоты, жертвенные порывы героизма, все, что достойно называться "мирскими молитвами".

На протяжении этой книги нам предстоит знакомиться с жизнью монахов, организованной и расписанной с величайшей тщательностью от момента пробуждения до отхода ко сну. В сводах правил и обычаев скрупулезно регламентированы мельчайшие факты повседневной жизни: как следует приветствовать аббата, как брать хлеб и держать стакан. Однако из-за обилия этих подробностей не следует упускать из виду, что жизнь монахов строилась не ради того, чтобы трудиться в поле, раздавать милостыню или переписывать рукописи, но исключительно ради молитвы. Их жизнь - это молитва. И действительно, сказать: "они молились" - значит сообщить важнейшее о жизни этих тысяч людей, которые на протяжении столетий подчиняли свою жизнь единственной цели - молиться как можно лучше. Посты и воздержания, ночные пробуждения, прерванный сон, испытание холодом, умерщвление плоти из послушания, целомудрие, до мелочей расписанное поведение, превосходное самообладание - все это приобретает свое полное и законченное значение только в свете этой единственной цели: проводить жизнь в молитве. И все это само по себе является молитвой, молитвенным предстоянием всей жизни.

Такова, если можно так сказать, организация молитвы во времени: день, годовой круг богослужения, жизнь и смерть.

Организация же молитвы в пространстве - монастырь, церковь, трапезная - также неизменно стремится сделать веру присутствующей, зримой, воплощенной, творящей и таким образом обеспечить полноту молитвы и духовной жизни, их постоянство и непрерывность. Именно это присутствие и действие только и могут объяснить чудо, на протяжении веков тысячу раз повторяющееся в архитектурных формах, в пышной красоте обителей во всех уголках средневековой Европы, во всех монашеских орденах, от самых богатых до нищенствующих. И повсюду эта красота будет источать веру.

Но действительно ли эта жизнь в молитве творилась изо дня в день всеми монахами без исключения? Было бы наивным так думать. Долгие дни в бесконечной молитве, типичные для клюнийского ордена, без сомнения перемежались моментами усталости и рассеянности. Вполне вероятно, что для некоторых монахов самые прекрасные службы сводились лишь к "трупам жестов" и "призракам слов", если процитировать эти сильные выражения Романо Гуардини. Именно для того, чтобы избежать "замирания" молитвы, ежедневно меняется последовательность богослужения. А также, дабы оживлять и питать молитву всех и каждого, действия участников литургии согласуются между собой, и все это ради того живого единства, без которого монашеское общежитие сделалось бы адом.

Но не может быть, чтобы все без исключения в совершенстве и с постоянством делали все, что полагается, к чему в период своего испытательного срока готовились будущие монахи. Уставные предписания, отчеты визитаторов (инспекторов) свидетельствуют о том, что и в этой области также могли проявляться человеческие слабости. В монастыре наказывают монаха, который рассеянно стоял на службе, не попадал в тон при пении или опоздал. Монахам запрещают замедлять пение (несомненно, это попытка оттянуть время работы).

Рабле в шутку говорил о брате Жане Зубодробителе, что тот был "прекрасным ускорителем часов, торопителем служб и сократителем всенощных". И, похоже, подобные монахи встречались в реальных аббатствах, о чем красноречиво свидетельствует та настойчивость, с которой в сводах правил описывается идеальный ритм богослужения.

Хроники и сборники наглядно демонстрируют, что и у лучших из лучших случались свои слабости, что духовная жизнь не протекала во всей своей полноте непрерывно и ежедневно даже в наиболее строгих аббатствах, даже на первых этапах ревностного усердия в устроительстве монастырей, даже у святых каковыми весьма часто бывали монахи.

Пение

Цистерцианцы следили за тем, чтобы псалмы не исполнялись слишком поспешно. Другие же впадали в противоположную крайность и пели, торопливо глотая слова. Ги де Шерлье, ученик св. Бернара, составил трактат "О пении", в котором советовал монахам петь "энергично и чисто, во весь голос, как подобает и по звучанию, и по выражению". В то же время он рекомендует вновь избранному аббату запевать Veni Creator* [Гряди, Создатель (лат.).] в воспоминание о своем предшественнике "умеренным" голосов, "источавшим бы раскаяние и сокрушение сердца", нежели красоту пения.

Обвинительный капитул

В присутствии всей братии каждый из монахов кается в содеянных грехах и нарушениях устава. Это собрание называется обвинительным капитулом. Среди людей, чья жизнь тщательно регламентирована, где в принципе каждый предъявляет к себе максимальные требования, вменяя себе в вину любую мелочь, не прощая себе ничего, прегрешений оказывается множество. Если же у человека слабые нервы, он может впасть в состояние, называемое "болезненной нерешительностью", такого монаха парализуют боязнь совершить ошибку и мысли о том, что он поступает неверно.

В остальном же припоминание ваших грехов, по словам св. Августина, "в духе милосердия и любви к людям и ненависти к греху" становится обязанностью других монахов. Само по себе delatio - "обвинение" еще не приобрело того уничижительного смысла, какой появится впоследствии, оно являлось обязательным (в Эйнсхеме предусматривалось наказание для тех, кто не выносил "обвинения" себе), и само вынесение обвинения должно было оживить память остальных. С другой стороны, специальный монах "разведчик" занимался тем, что записывал упущения и прегрешения братии, чтобы потом объявить о них на капитуле.

В настоящее время постепенно изживается практика обвинительных капитулов. Считается, что "капитул легко использовать для удовлетворения не слишком благородных стихийных побуждений". Верится в это охотно. Кроме того, акцентируя внимание на мелких и незначительных нарушениях, практика этих капитулов освещала чисто внешние правила поведения, притупляя восприимчивость к более серьезным проступкам в отношении христианского духа и правил монашеского общежития.

Сборники обычаев описывают церемонию оглашения прегрешений и указывают ее место и время. К примеру, после чтения отрывка из устава, этого "зерцала совершенства", аббат произносит: "Если кому-то есть, что сказать, пусть говорит". Из рядов братии выходит монах и падает ниц. Аббат спрашивает: "По какой причине?" Виновный встает и отвечает: "По причине моего прегрешения, дом* [форма обращения к лицу духовного звания (Прим. ред.).] аббат". Далее следует изложение обстоятельств, при которых совершен проступок (например, монах опоздал в храм или, как сказано в сборнике обычаев Эйнсхема, оставил у себя хотя бы на один день найденную вещь, ибо тем самым он запятнал себя грехом воровства). Наказание должен определить старший, в обязанности которого входит и публичное увещевание провинившегося. По крайней мере, можно надеяться, что таким образом достигаются три цели: первая - проявить к нарушителю милосердие и сострадание братии, что является необходимым условием монашеского общежития. Вторая - упрочить сплоченность братии, непреклонно борясь с любым проявлением слабости и с корнем вырывая "шипы соблазна", как гласит бенедиктинский устав (XIII, 27), где предусмотрено, что все должны высказать друг другу свои обиды и примириться со своими "обидчиками" до заката солнца. Третья - удерживать каждого монаха в состоянии предельной духовной собранности, не давая забывать ему и о смирении.

О греховных помыслах, таящихся в глубине души, не высказываются в присутствии обвинительного капитула, но сообщают на исповеди старшему.

Вот чудесная история, в которой действуют известные персонажи: Бог , лукавый , Аббат , который осуждает мелкий грешок: монах задремал на утрене.

Аббат: Сын мой, преклоните голову, когда поют "Славу".

Лукавый: Он не склонит голову, прежде чем не расторгнет эти узы греха (имеется в виду прегрешение монаха, которое превратило его в слугу дьявола).

Аббат: Господи, не дай погибнуть этой заблудшей овце, избавь ее от пут греха и врагов.

Бог: Я избавлю своего раба от пут греха, а вы (аббат) покарайте греховного.

Покаяние и дисциплина

Во всех этих случаях провинившийся раскаивается в грехах. Отметим при этом, что первоначально слово "покаяние" означало "раскаяние", "обращение (к Богу)", "удаление от греха", но не искупление своей вины. Слово "дисциплина" тоже претерпело аналогичную эволюцию. Оно произошло от слова "ученик" (discipulos) - тот, кого обучают. И в начале оно означало "преподавание"; затем - преподаваемый предмет ("моя дисциплина", - говорит преподаватель); потом - средства, необходимые для того, чтобы учить и направлять людей (после этого заговорили о правовой, семейной, школьной дисциплине и пр.), затем - соблюдение членами определенной группы правил и обычаев, принятых в данной группе.

И отсюда слово эволюционировало в ином направлении: оно стало означать совокупность наказаний для монаха, нарушившего дисциплину. А среди этих наказаний одно стало называться самим этим словом - "дисциплина". Речь идет о розгах или кнуте из веревок или маленьких цепочек, которые использовались монахами для умерщвления плоти или для наказания провинившегося. Всем известна реплика Тартюфа: "Лоран, прибери мою власяницу и дисциплину", то есть плеть.

Эта самая "дисциплина", которая вначале использовалась добровольно, превратилась в дополнительное средство наказания, соответствующее нравам той эпохи, а впоследствии сделалась обычным инструментом для умерщвления плоти, предусмотренным уставом, но зависящим от воли настоятеля. Нездоровое пристрастие к бичеванию, можно сказать, результат "демократизации" этой "дисциплины".

В дальнейшем мы обратимся к "Уголовному кодексу" монахов, а именно к главе, посвященной вопросам управления. Теперь же мы только заметим, насколько несправедливо судить о степени и качестве соблюдения устава на основе чтения лишь докладов инспекции и сборников обычаев. Каков же был процент малых и больших правонарушений, "индекс преступности", в том сообществе, которое было подчинено самой суровой дисциплине и в разные эпохи насчитывало от нескольких десятков до тысяч человек? Даже если бы мы располагали точными цифрами, то все равно было бы трудно оценить настоящий пафос монашеской жизни тех далеких веков. Ведь столько факторов могли приметаться и ужесточить наказание за грехи: настоятель оказался строгим и придирчивым, или же это был настоятель, с возрастом сделавшийся снисходительным, а возможная болезнь усугубила усталость, или влияние оказал сам век... .....

В итоге можно согласиться с Жаком Урлье, что за исключением некоторых серьезных, тяжелых случаях обернувшихся скандалом, все-таки даже в самые смутные времена число и тяжесть прегрешений, совершенных монахами, неизменно значительно ниже в сравнении с преступлениями мирян. На протяжении веков монашество было нравственной элитой в глазах всех остальных слоев населения.

В этом факте нет ничего необычного. Добровольность вступления в монастырь, верность взятым на себя обязательствам (я употребляю это более понятное для наших современников слово вместо прекрасного старого слова "обет"), приверженность (хотя порой и слабая) регламентированной жизни, постоянный контроль со стороны "малой группы", которая непрерывно окружала, обволакивала каждого из своих членов, пылкое благоговение, воодушевлявшее людей той эпохи, которым, следует напомнить, был присущ страх перед преисподней, - все это, несомненно, объясняло высокую нравственность поведения и поступков монашества, причем не только из боязни наказания. "Похвальная жизнь", - говорили картезианцы о достойно прожившем свою жизнь монахе. И эта формулировка применима к огромному большинству тех, кто прожил свою жизнь в соблюдении устава и в послушании своему аббату.

Умерщвление плоти

Некоторые примеры как индивидуальной, так и коллективной практики умерщвления плоти, вменявшиеся в обязанность уставом и обычаями, все еще продолжают представлять интерес. А пример подвига некоторых аскетов при всей их героичности или, может быть, именно благодаря этой героичности, всегда достоин подражания.

И этот пример, как следует отметить, особенно сильно поражал воображение умов грубых, недоверчивых и простых. Ему следовали люди, тело и душа которых с детства были привычны к постам, терпеливому превозмоганию бед, к холоду и голоду, к неизлечимым болезням, к бесчисленным превратностям социальной жизни.

Вот почему истовая вера монахов часто приводила к крайностям из благочестия, к поведению дервишей, к действиям, в которых отчасти проглядывал мазохизм.

Не будем останавливать внимание на прутьях с шипами или на горячих углях, на которые ложатся, дабы победить "страсти". Или на чтении наизусть всей Псалтири с крестообразно раскинутыми руками (crucis vigilia), так что у практиковавших это ирландских монахов само слово "figill" в итоге стало обозначать "молитву". Но что сказать о могильной яме, куда ежедневно после канонического третьего часа бросают горсть земли аббат и монахи бригиттинского ордена, чтобы всегда помнить о приближении смерти? Или о гробе, который с той же целью поставлен у входа в их храм? Этому ордену было на что опираться. Его основательница, св. Бригитта Шведская (XIV век) - единственная шведская святая - "каплю за каплей проливала на свое тело горячий воск, чтобы таким образом памятовать о страданиях Сына Божьего" (Элио). Конечно, следует признать, что между каплями горячего воска и Голгофой есть немалая разница. Для нас же главное - уяснить, к каким странным упражнениям может привести людей стремление умертвить свою плоть.

У валломброзанцев новиции* [те, кто готовится к принятию пострига. (Прим. ред.)] должны были голыми руками вычистить свинарник. Давая обет, они в течение трех дней в облачении лежали распростертыми на полу неподвижно и храня "сугубое молчание". Это именно устав, плод коллективного опыта, а не индивидуальное воображение. Но результат тот же.

Другой аспект монашеской веры и того тщательного соблюдения порожденных ею правил: в аббатстве Бек, если пресуществленное вино, кровь Иисуса Христа, проливалось на камень или на дерево, то нужно было соскрести это пятно, смыть его, а эту воду выпить. Точно так же следовало выпить воду после стирки одежды, на которую попало это вино.

Вера в реальное присутствие Иисуса Христа на Божественной литургии была необычайно сильна. Кальме рассказывает об обычае, существовавшем в церкви еще в его время: причастившимся прихожанам давали по кусочку хлеба и глотку вина, чтобы ни одна частица святого причастия не выпала изо рта и была запита.

Исповедь

К середине XI века исповедь еще сохраняла в себе некоторые черты древнего таинства, а именно, открытость перед духовным отцом, форму публичного покаяния, ритуал примирения с ближними и с самим собой без вмешательства священника.

В XII веке исповедь обогатилась благодаря тому, что религиозная жизнь стала более внутренней, связанной с расцветом индивидуальной личности. Исповедь означала эсхатологическое предвосхищение Страшного суда и одновременно прославление Бога, признание перед Ним своих грехов - перед Единым Безгрешным. Во второй половине XII века и в XIII веке исповедь сделалась обязательной, что дало повод формального отношения к ней. Тогда же была разработана умозрительная доктрина таинства исповеди, определявшая предмет самой исповеди, частоту ее совершения, процедуру проведения, священника, который может принять ту или иную исповедь, и т. п. В монашеских орденах исповедь считалась обязанностью. Визитаторы и капитулы контролировали строгое соблюдение ее правил.

"Повседневность"

Чем занимался картезианец вне того дела, которое в его глазах было самым главным, - то есть вне богослужения и частной молитвы? Он вел хозяйство, поддерживал огонь, занимался интеллектуальной и художественной деятельностью: переписывал рукописи, раскрашивал гравюры, сличал копии с подлинниками, переплетал книги. Ради поддержания здоровья, чтобы телесно быть в состоянии выполнять свои духовные обязанности, монах также работал физически: "трудился в саду, строгал, колол дрова"... Заготовка дров была традиционным занятием в Шартрез: за эту работу брались, когда усталость глаз, головная боль или утомление от долгого сидения на одном месте вызывали потребность "развеяться", как говаривали в XVIII веке. Еще следовало "избегать интереса к физическому труду - хранить себя от привязанности к физической работе: чем меньше к ней привязан и чем больше видишь в ней развлечение, тем более сохраняешь свою свободу".

В феодальном мире важным являлся вопрос о том, ходить ли пешком или ездить верхом на лошади. К тому же в некоторых орденах было довольно много монахов благородного происхождения. Ходить пешком пристало простолюдинам, а ездить на осле, как тринитарии-матюрены, или на муле, как кармелиты, значило проявлять большее смирение. Папа Гонорий III в 1256 году разрешил монахам ездить верхом. "Позволительно ли монахам ездить верхом, сообразно ли это уставу и достоинству?" - вопрошали визитаторы Клюни. И ответ им последовал утвердительный: "Конечно же".

Но все было не столь ясно и понятно. Те же самые визитаторы монастыря (в 1291 году) упоминают об одном монахе, имевшем лошадь и постоянно разъезжавшем на ней. Орден поручил настоятелю отобрать ее у монаха.

В тексте, приведенном Монже и датируемом 1407 годом, говорится о дороге, по которой монахи (речь шла о картезианцах Дижона) "могут ходить пешком и ездить верхом денно и нощно, когда им заблагорассудится", - выражение, само по себе производящее весьма забавное впечатление.

Что же касается игр, то в монастырях они были запрещены даже в моменты отдыха. Не дозволялось играть даже в шахматы или в трик-трак. Разрешались (у тамплиеров) лишь игра в классы (разновидность настольной игры с фишками) и некоторые другие подобные игры. Но, разумеется, никаких ставок. Игра в кости расценивалась в Клюни как преступление, влекущее за собой отлучение от церкви наряду с такими грехами, как... содомия, обращение к гражданскому суду или ссылка на несуществующие долги...

Разнообразие обычаев в монастырях

Вопреки общим почти для всех обычаям, но в то же время в соответствии с тем, как это делалось в Монте-Кассино, аббатство Бек не допускало, чтобы в неделю ваий (Вход Господень в Иерусалим) на богослужении держали пальмовые ветви, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы в руках были свечи, а в Пепельную среду* [Свое название получила по традиционному церковному обряду: во время молитвы в церкви священник посыпает головы верующих пеплом со словами: "Memento homo, quia pulvis es et in pulverem reverteris" ("Помни человек, что ты есть прах и во прах обратишься"), (прим. ред.)] (среда первой недели Великого поста) использовался пепел. От иных монастырей своего времени аббатство Бек отличалось и в другом: там не соблюдали ритуала Погребения Плащаницы в Страстную пятницу, процессии ко Гробу Господню, представления трех Марий, жен-мироносиц, в Пасхальное утро - всех тех церемоний, которые проводились (для большего воздействия на прихожан) в Дареме, Сен-Ванне, Сент-Уене, в Германии. Сестра М. П. Дикинсон, ученый комментатор сборника обычаев в аббатстве Бек, добавляет: "Присутствие Тела Христова во время шествия в Вербное воскресенье не умаляется отказом от таких обычаев, как Осанна в аббатстве Фруттуариа, Спаситель в Сен-Ванне, Гроб Господень в Фекане, порожденных заботой о замене реальностью духовных образов".

Аббатство Бек отказывалось также от обычаев, принятых в Клюни: например, в три Пасхальных дня огонь зажигали в самом монастыре, что было менее эффектно (но более эффективно), нежели принародное добывание огня посредством берилла (увеличительного "стекла"), как это делалось в Клюни.

Широко были распространены и другие обычаи: например, от св. Бенедикта Аньянского шла традиция читать после ужина Miserere* [Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже… - начало 50-го псалма], и этот обычай сохранился до наших дней. Тот же святой придал вполне определенный облик первому каноническому часу: чтение мартиролога, отрывка из устава, трех молитв - Deus in adjutorium (90-й Псалом), Gloria, Kyrie* [Бог в помощь (лат); Слава (лат.); Господи помилуй - Kyrie eleison (греч.).], а затем следовал обвинительный капитул.

Каждая конгрегация и каждый монастырь устанавливали свои собственные обычаи, несмотря на торжественное принятие решений на общих капитулах. Разнообразие присуще человеческой природе в такой же степени, как и приверженность к регулярности. Можно предположить, что монахи совершенно осознанно вводили в обиход тот или иной обычай, будто бы наилучшим образом отвечавший духу благочестия. Однако, в подобного рода исканиях преступалась грань разумного, поскольку накопление новаций порой перегружало распорядок дня и, вне всякого сомнения, вело от благочестия к "благочестиям". Например, иногда требовалось прочитать столько псалмов, что уже не оставалось времени ни на личную молитву, ни на размышления, ни даже на частную мессу, да и само чтение Псалтири получалось механическим и бездушным. Вот с чем трудно смириться: в Клюни в течение одного дня было принято читать такое количество псалмов, какое св. Бенедикт предусматривал на целую неделю! Отсюда и стремление цистерцианцев, премонстрантов, картезианцев, валломброзанцев и некоторых других вновь обрести путь к размышлению, к "обдумыванию" Божественного закона, к внутреннему молчанию.

А так же путь к ежедневной и частной мессе, обычно служившейся с XI века, но еще не сделавшейся общей для всех даже к XIII веку. Нередко случалось, что причащение совершали в качестве альтернативы мессе. Во всяком случае, в X веке Уставное согласие (Regularis Concordia) призывало монахов причащаться ежедневно. Цистерцианские установления предписывали монахам, которые не являлись священниками, причащаться один раз в неделю (по воскресеньям), а братьям-мирянам - семь раз в год. Даже те, кто не был священником, причащались Кровью и Телом Господним, когда "священник, совершающий богослужение, либо дает испить несколько капель Святой Крови при помощи золотой трубочки, либо погружает Тело Господне в потир". Евхаристия поистине занимает исключительно важное место в духовной жизни монастыря: умирающий, соборовавшийся и получивший предсмертное причастие, каждый последующий день, пока он жив, участвует в евхаристии.

Для создания обители нужны все

Наиболее ошибочным является представление о повседневной жизни монахов как о чем-то необъятном и давящем, механически однообразном в тягучести дней.

Пусть даже все францискацы (или трапписты, или доминиканцы) представляют собой некое "подобие семьи" как дети одних родителей, все равно они личности, каждый в отдельности, и чаще всего - ярко выраженные индивидуальности со своими слабостями и достоинствами. Ибо ни устав, ни послушание никогда не могут превратить людей в роботов. Каждый человек уникален и физически, и духовно. Поэтому монастырь объединяет в себе огромное разнообразие человеческих типов. Чтобы наилучшим образом описать это, я процитирую строки письма доминиканца, которому посвящена моя книга. Он приводит в пример прежде всего слова настоятеля траппистов:

"Аббатство напоминает оркестр, и в нем есть все: скрипки, которые звучат согласно, духовые инструменты, внезапно вторгающиеся в общую мелодию; есть саксофон, а в углу кто-нибудь из младших держит музыкальный треугольник, спрашивая, зачем он нужен... В аббатстве есть свой лентяй, брюзга, аккуратист, рассеянный, усердный в благочестии, готовый обманываться, льстец, ученый, на все руки мастер, энтузиаст (несколько наивный, даже простачок, но такой славный), нытик. Есть трудный монах, нуждающийся в том, чтобы им занимались отдельно, и который под разными предлогами идет к Полю или Жаку "пообщаться". Есть свой ворчун, необычайно услужливый; есть самый преданный и самый неумелый, огорчающийся, когда у него не просят помощи; есть такой, который считает себя психом, и это вынужден терпеть отец-настоятель во избежание худшего, и этот псих едва ли служит общему благу; есть юный певчий (с красивым голосом), которому еще предстоит подавить в себе плохо сдерживаемое желание власти... Есть неисправимый отстающий, есть вспыльчивый, есть вечно надутый... Случаются недоразумения, а иногда в тиши дух тьмы нашептывает, что отец такой-то пожелал вас. Есть тот, кто негодует по поводу всего, что выходит за пределы нормы, и слишком явно выражает свое негодование. Есть тот, кто ("с добрыми намерениями") прячет какой-нибудь инструмент или книгу, чтобы пользоваться ими самому. Есть растяпа, который ничего не кладет на место".

Эта зарисовка, этот живой набросок относится к недавнему времени; однако есть все основания полагать, что это действительно и для средневекового периода. Мой корреспондент, обладающий многолетним опытом и настроенный на философский лад, добавляет:

"У каждого в обители есть своя странность, недостаток, повторяемые ошибки, "жало в плоть" (2 Кор., 12:7). Это может быть заметно, а может и храниться в тайне, но подчас это длится всю жизнь... Оставив в стороне интимный аспект совместной жизни, - заключает он, - можно сказать, что есть общие испытания, общее терпение, общая радость. Все то, что находят в долгой совместной жизни".

Это позволит нам немного лучше понять, что же такое повседневная жизнь людей, собравшихся под одной крышей, в одном аббатстве. Это жизнь сообща, которая заставляет монаха в молчании терпеливо выносить странности, недостатки, грехи немощи всех и каждого, - все то, что постоянно возвращается и усиливается в течение жизни. Это также жизнь "повседневная, проживаемая в повседневности", и одна из сторон той "брани", которую монах должен каждое мгновение вести с самим собой, со своим нетерпением, своим негодованием, своими вспышками гнева, своим изнеможением! Чтобы в нем самом умер плотский человек со страстями, с земными привязанностями и слабостями, со всем тем, что препятствует духовному восхождению во всей его полноте. Ради достижения "смерти в себе".

Молчание и язык жестов

Молчание не везде и не всегда обязательно. К примеру, у гильбертинцев кузнецы могут разговаривать в трапезной, но вряд ли им позволяется нарушать безмолвие в кузнице. Однако, в общем и целом, склонность к безмолвию и желание соблюдать его присутствуют повсюду. В редких уставах и сборниках обычаев не найдется главы, посвященной молчанию. Лишь молитвенное обращение к Богу (opus Dei) отверзает уста, и звук голосов приобретает только больше значения. В остальном же "замкнутые уста есть условие покоя сердца". "Молчание - мать всех Добродетелей". Но если необходимо заговорить, то сделать это следует безо всякой гордыни. Разумеется, любые шуточки и неприличные истории везде и повсюду подвергаются осуждению.

Сборники обычаев требуют наиболее полного молчания в храме, в трапезной, в спальне, во внутренних монастырских галереях. После повечерия наступает тишина, которая еще и в наши дни остается одним из самых трогательных моментов дня в монастыре. Даже такие действия, как стрижка волос, кровопускание, омовение, выпечка просфор, должны совершаться в совершенной тишине, словно в комнате нет ни одного брата, как гласит устав Учителя. Текст аббатства Бек подчеркивает, что тишина должна быть такой, чтобы нельзя было даже услышать поскрипывания пера переписчика. "Чтобы никто не читал (в Средние века читали, тихо произнося слова вслух) и не пел, если только безмолвно... И чтобы каждый повторял псалмы про себя". Соблюдалось ли это предписание? Трудно узнать, и также трудно в это поверить. Во всяком случае, визитаторы Клюни отмечали, что в четырех главных местах, где требовалось соблюдение безмолвия, оно выполнялось не всегда.

Совместная жизнь предполагает словесное общение. И чтобы не нарушать безмолвия обители, использовали либо деревянную дощечку, покрытую воском (ее монахи носили на поясе), либо язык жестов.

Три сборника обычаев: Бернара из Клюни, Ульриха и Вильгельма из Гирсау (все относятся к XI веку) сообщают нам о таком языке. Эти маленькие словарики достаточно забавны прежде всего потому, что из них видно, какие предметы или блюда были наиболее употребительны и какие персонажи наиболее известны, а, кроме того, еще и потому, что символика этих жестов столь наивна и бесхитростна, что вызывает невольную улыбку.

В Клюни насчитывалось 35 жестов для описания пищи, 37 - для людей, 22 - для одежды, 20 - для богослужения и т. д. Хотите пару примеров? Вот обозначение молока: монах кладет мизинец в рот, как делают дети. Простой хлеб: большим пальцем руки рисуют крут, прижав к этому пальцу два других. Пирог: на ладони изображают крест, ибо пирог делят на части. Есть и знаки, позволяющие распознать, из чего этот хлеб - ржаной, пшеничный или из овса; то же самое по поводу вина: с травами ли оно, с пряностями или с медом, белое или красное. Одним и тем же жестом обозначаются форель и женщина: провести пальцем от одной брови к другой. Этот жест напоминает собой головную повязку женщины. Но при чем здесь форель? Дело в том, что она женского рода (как, впрочем, и другие рыбы)! Тот же знак служил для обозначения Пресвятой Девы Марии.

Язык жестов не был единым во всех монашеских орденах. Так, жесты Клюни столь же непонятны для гранмонтанцев, как для нас чуждый иностранный язык. В Клюни говорили "горчица", прижимая первую фалангу мизинца к большому пальцу, а гранмонтанцы сжимали пальцами нос и приподнимали их; другие же монахи помешивали пальцами одной руки в другой руке, собранной в горсть, что обозначало соус, приготовляемый поваром. У конверзов* [Конверзы ("обращенные") принимали часть монашеских обетов, но не постриг, и жили отдельно от братии. Обет послушания обязывал конверзов работать столь долго, сколько требовал аббат. (Прим. ред.)] существовал свой язык жестов, который в основном описывал различные сельскохозяйственные работы. Нас уверяют, что язык жестов не содержал никаких шутливых знаков или фривольных по смыслу. Невинные души могут верить в это, но была ли потребность выразить нечто подобное? Сие заставляет задуматься.

Но, как бы то ни было, тот факт, что монахи разговаривают при помощи рук, долгое время производил впечатление на общество, усматривавшее здесь нечто сакральное. Общество изумлялось не менее жонглера из Нотр-Дам, словами поэта поведавшего следующее:

Коль вы в этот орден придете,

То людей столь великих найдете:

Лишь знаки делают один другому

И не молвят устами ни слова,

И верно, вполне, несомненно,

Не говорят они по-иному.

Измерение времени

Бенедиктинский устав тщательно делит день монаха на определенные части. Пунктуальность - вот главная добродетель, и всякое, даже малейшее, отступление от этого требования должно быть объявлено на обвинительном капитуле. В отличие от сельских жителей монахи придавали большее значение отсчету времени. Но как это сделать за неимением часов?

Первое требование устава Учителя предписывает вставать зимой до петушиного пения, а летом - как раз в тот момент, когда поет петух. Так же измеряли время наемники и ландскнехты. Прибегали также к помощи небесных светил. Мы располагаем весьма любопытным сборником "Монастырские звездные часы" (Horologium stellate monasticum). В нем рекомендуется находиться в определенном месте монастырского сада в нескольких шагах от куста можжевельника, откуда можно видеть два-три окна общей спальни. Когда же появляется та или иная звезда, наступает время либо звонить в колокол и будить монахов, либо зажигать светильники в церкви, либо сразу будить монахов, начиная с аббата, почтительно обратившись к настоятелю: "Господи, уста мои отверзеши" и, как сообщает Кальме, потянув его за ступни! Однако понятно, что такой способ определения времени суток был весьма неточен. Прибегали и к иным, впрочем, столь же ненадежным средствам: наблюдали за длиной тени, которая то увеличивалась, то уменьшалась; читали псалмы (при условии, что монахи не будут петь слишком быстро); использовали горящую свечу и, конечно же, клепсидру или водяные часы; песочные часы, солнечные циферблаты, на которых обычно писали латинское изречение: "Non numero horas nisi serenas", имевшее двойной смысл: "Отсчитываю лишь часы светлого времени суток" или "Отсчитываю лишь светлые (счастливые) часы".

А в результате все это оборачивалась тем, что "брат Жак" никогда вовремя не звонил к заутрене...

Подобные недоразумения происходили часто, судя по тому, что в Клюни задавались вопросом: что следует делать, если по небрежности монаха-"будильника" братия разбужена слишком рано? "Все должны оставаться в постели до тех пор, - гласит текст, - пока не станет возможным читать при свете дня".

Затем изобрели механические водяные и песочные часы. В одном из писем, посланных из картезианского монастыря в Порте около 1150 года, сообщается о часах, которые заводили "в тот момент, когда можно было начинать читать". Эти часы показывали время до 18.30 - дневное время, а на ночь оставалось 10 часов. В целом сутки по этим часам длились 28 с половиной часов. И на самом деле, в те века привычно пользовались "часами" различной длительности, тем не менее все они назывались часами. Так, картезианский час соответствовал примерно 50 минутам современного часа, хотя такое сравнение является несколько смелым.

Герберт из Ориньяка, позднее ставший папой под именем Сильвестра II (скончался в 1003 году), скорее всего усовершенствовал именно водяные часы: он будто бы изобрел часы, которые "регулировались сообразно движению небесных светил". Однако сомнительно, чтобы это были именно современные часы с гирями, механизмом, балансом и ходом. Такие современные часы появятся только в XIII веке, когда для городских торговцев время станет равноценно деньгам.

Для монахов отсчет времени был очень важен, поэтому вовсе не удивительно, что они способствовали усовершенствованию часов. Искусство часовых дел, пишет Шмиц, имело наиболее ревностных попечителей в лице аббатств и в частности, что очень показательно, аббатства Форе-Нуар. Текст, примерно 50 года, под названием "Картина мира" восхваляет часы, которые днем и ночью отмеряют время "молитв, регулярность которых столь приятна Богу". Автор текста полагает (для того времени весьма передовая мысль), что лучше было бы исполнять все предназначенное в жизни, в том числе и вкушать пищу, "в установленный час", потому что "тогда проживешь дольше". Изобретение этого чуда приписывали Птолемею:

Именно он изобрел впервой

Древнейший прибор часовой.

Таким образом, в XIII веке идея регулярности была тесно связана с монашеской жизнью.

Так протекают часы…

Так протекают часы, слагаясь в дни, а дни эти беспрестанно меняются в согласии с изменениями годового богослужения. Нет ничего более размеренного и однообразного, чем монашеская жизнь. Стать монахом - значит, отказаться от ритмов нашего времени, взять на себя обеты независимо от временных и интеллектуальных перемен.

"Посвященное время, - пишет профессор Луиджи Ломбарди Валлаури в необычайно насыщенной статье, - вечность, переживаемая во времени... Это "взвешенное" время... По отношению к мирскому времени (к нашему времени) время послушания - это нечто тихое, спокойное, будничное. Поскольку я не располагаю будущим (по крайней мере, в том смысле, в котором мы его понимаем), то я весь в настоящем... я никуда не спешу... я в буквальном смысле не могу терять свое время...

И само время богослужения гораздо больше является продолжением знаменательных "времен" сонаты или симфонии, нежели серии отмеряемых мгновений ньютоновского времени. Это время, в котором качество главенствует над количеством (я подчеркиваю)... это время... является живой сутью (или "силой") изменений".

Используя более современную метафору, я могу сказать, что монашеское время по отношению к нашей жизни является тем же, чем джазовый свинг по отношению к метроному.

Повседневная жизнь монаха не есть повседневная в банальном смысле этого слова, в смысле монотонности. Нет, это драматичная жизнь в изначальном понимании этого слова, то есть активно переживаемая в различных и постоянно меняющихся ритмах, в которых заключены также и другие ритмы, как внешние, так и внутренние. В целом, вопреки расхожему мнению, нет ничего более далекого от пресловутого образа жизни типа "метро - работа - сон", чем монашеская жизнь.

Попытаемся проникнуть в эту жизнь. Первый большой этап - месса с ночными и дневными каноническими часами, чередование праздников - святых и Господних - с их октавами* [восьмидневный праздник. (Прим. ред.)], "в коих оживают величие и таинство". Так протекает год, "квадрига мира", в ритме времен года, о которых Алкуин говорил, что зима - "изгнание лета", весна - "художник земли", осень - "житница года".

В основной ритм, содержащий почти растительный образ непрерывности жизни, вплетаются ритмы общей жизни: работа в разные времена года, события, возникающие в общежительной жизни, вроде прибытия паломников, путешественников, монахов; появление новициев; рукоположение священников; годовщина обращения того или иного монаха (цветок перед чашей старого монаха; отец-настоятель велит принести стакан вина тому, кто "родился"; этот обычай сохранялся еще полвека тому назад, и все монахи в глубокой тишине радовались этому событию). Затем течение дней болезни, кончина, погребение.

Ко всему этому присоединяются отмеченные этими же событиями, но, тем не менее, самостоятельные движения внутренней жизни, духовная брань - ведущаяся с переменным успехом борьба против природной немощи человека, против его слабостей и изнеможения. Нападения духов тьмы, но также часы радости и света, время внутреннего мира даже в самой борьбе. Возможность всеобщей победы коллективной и индивидуальной жизни монашества. Но победа никогда не бывает всеобщей, постоянной или гарантированной. А по мере того как эта жизнь требует усилий, превышающих обычные силы человека, возникает все больше предпосылок к поражению. И падение тем тяжелее, чем выше поставленные цели.

Но в целом, со всеми высотами и пропастями, с подчас очень тяжким грузом общежительного существования и требований послушания, монашеская жизнь - это радость, радость полная и совершенная. Надо быть очень наивным, чтобы с удивлением написать, как тот журналист: "За пятнадцать дней я ни разу не заметил премонстранта с очевидными признаками меланхолии". И далее: "Никогда я не знал людей более радостных, открытых, менее одиноких, чем эти "отшельники" в келиях". Я могу привести свидетельство из собственного опыта: повсюду я встречал самую откровенную радость, внимание к любому человеку, сладость человеческой нежности. Какое же облегчение встретить людей улыбающихся, приветливых с самого утра, которые не считают себя обязанными, как многие наши современники, жаловаться уже за завтраком.

Еще несколько цитат, чтобы пояснить мою мысль. Вот отрывок из размышлений картезианца Гига: "Горе тому, для кого счастье и удовольствие имеют конец и начало". Еще один отрывок прекрасный и глубокий: "Лесные орехи и ежевика сами по себе являются лакомыми, а разве истина, хлеб - нет?, поэтому любят истину и мир, а значит, Бога". И еще картезианский идеал, который я бы перевел следующим образом: "Беги от мира. Погрузись в тишину. Сумей достичь мира в душе".

Такой образ жизни, совершенно очевидно, не всем по вкусу. Гио де Провен сетует по поводу режима монахов Клюни (хотя Клюни был не самым строгим орденом):

Заставляли там меня, без вранья,

Чтоб, когда я спать хотел,

Я бы бдел,

А когда я есть хотел,

Чтобы зверский пост терпел.

Он настолько напуган одиночеством картезианцев, что даже готов отказаться от рая, если ему предстоит пребывать там в одиночестве:

Никогда б не пожелал, это точно говорю,

Одиноким-одинешеньким быть в Раю.

"В драгоценный час смерти"…

Приор в сопровождении нескольких братьев навещает больного; если есть хоть малейшая надежда на его исцеление, то настоятель читает три молитвы. Когда же надежд на выздоровление нет, братья произносят три другие молитвы, и больной уже знает, к чему готовиться. Он читает "Исповедаюсь" Confiteor, если в состоянии говорить сам, если же нет, то это делает за него аббат. "Если отлетающая душа готова уже разлучиться с телом" (как гласит текст из Флёри), то братья расстилают власяницу на земле или на соломе, крестообразно посыпают ее пеплом и перекладывают на нее умирающего. Этот обычай распространен повсеместно (один только Бек составляет исключение) и нередко встречается даже у мирян.

Всех монахов предупреждают об этом при помощи трещотки, нужно, чтобы тут же собрался весь монастырь, незамедлительно оставив все дела и даже литургию, дабы все вместе сдержанно пели "Верую во единого Бога..." (Credo in unium Deum - Символ Веры).

Больной исповедуется аббату или приору, испрашивает прощение у всей братии за все свои прегрешения, совершенные пред ними и пред Богом, простирается перед собравшимися ниц, если нужно, поддерживаемый двумя братьями, или в мире лобызает их. Агония сопровождается особой символикой: пять ран Христа искупают грехи умирающего, происходящие от пяти чувств. Св. Эдмонд Кентерберийский, скончавшийся в 1240 году, приняв предсмертное причастие, омыл водой и вином пять ран Христа на своем распятии, которое служило ему утешением последние часы жизни, а затем осенил крестом воду, которой было совершено омовение, и благоговейно выпил ее... Дежурный монах помазал ему глаза, уши, нос, губы, руки, ступни ног, пах, поясницу и даже пупок, как пути проникновения греха. Поясницу, то есть почки, помазали потому, что они есть вместилище сладострастия у мужчин, как пупок - у женщин. Так, по крайней мере, считали монахи в Кентербери. Умирающий причащался Телом и Кровью Господними, устремив свой взгляд на крест.

Старинные сборники предусматривали вопросы, задаваемые умирающему, вроде следующего: "Вы рады умереть в христианской вере, в одеянии монаха?" Это было мрачно и вместе с тем волнующе. Если агония затягивалась, то братия удалялась, оставляя одного монаха читать о Страстях Господних возле постели умирающего. После наступления смерти тело обмывали теплой водой в больничном помещении на специально приготовленном для этого камне (если же умирающего помазали перед смертью, то его обмывали только на третий день). Тело обмывали с ног до головы за исключением срамных частей, которые прикрывались сорочкой. Эту процедуру выполняли монахи того же ранга, что и усопший. Так, священник омывался священниками, конверз - конверзом (священники должны были вымыться перед тем, как служить мессу).

Руки умершего соединялись под куколем* [Куколь или кугель, гугель, - средневековый капюшон, покрывающий плечи, переходя в пелерину; теплая удобная, очень популярная в XIII-XIV веках одежда, хорошо защищает от холода и к тому же украшает голову как ореол. (Прим. ред.)], который будет потом зашит, на лицо опускался капюшон. Надевались чулки и обувь; ни одна деталь костюма не должна была болтаться. Вся одежда окуривалась ладаном и кропилась святой водой. В аббатстве Бек одежда и обувь на покойнике должны были быть совершенно новыми, ни разу не одеванными прежде. У картезианцев тело умершего клали прямо на землю, завернув в белую ткань из грубой шерсти, служившую саваном: смирение после смерти, как и при жизни. Тело в церковь вносили те же монахи, которые и омывали его. Монже повествует о тележке с трещоткой для перевозки умерших в картезианском монастыре в Дижоне. Вся братия располагалась вокруг гроба (в тех монастырях, где гроб предусматривался) или же, как у траппистов, вокруг доски, на которой лежал усопший. Зажигали два подсвечника - один у изголовья, где находился крест, а другой - в ногах. Вся братия неотлучно присутствовала у гроба, за исключением часов богослужений, капитула, принятия пищи и сна, когда у ложа покойного бодрствовали предусмотренные монахи.

Затем тело предавали земле, что сопровождалось различными молитвами, чтением псалмов в соответствии с определенной службой, которая в разных орденах проходила по-разному в соответствии с традициями, сложившимися в течение столетий. Картезианцы над могилой кадят ладаном и кропят ее святой водой. В Эйнсхеме в могилу бросают несколько угольков из кадила, а на грудь покойнику кладут молитву об отпущении грехов и Символ Веры. Никаких цветов. Там, где гроб отсутствует, тело погребают прямо в землю, как у траппистов, или под деревянной крышкой, как у картезианцев. Настоятель первым бросает в могилу три лопаты земли. Другие монахи следуют его примеру и поют при этом молитвы до тех пор, пока земля не скроет тело целиком. После погребения (трапписты встают на колени и молят Бога быть милостивым к умершему и простить ему грехи) все возвращаются в монастырь и снимают с себя белые одеяния. Гасят свечи. Умолкают колокола. Картезианец после своей смерти удостаивается простого деревянного креста на могиле, причем анонимного. Кладбище зарастает травой, ибо стоит ли заботиться о том, что было прахом и вернулось в прах? Изредка, может быть, в одном случае из пятидесяти, орден канонизирует своего умершего монаха. Настоятели имеют право на каменный крест на могиле. Кладбище Гранд-Шартрез насчитывает 23 таких креста, 17 из которых с надписями, указывающими возраст умершего, год кончины и продолжительность его настоятельского служения. На единственном из этих крестов, кроме упомянутых сведений, начертано изречение: "Ныне прах и пепел" - напоминание о том, что осталось от человека, столь ревностного и деятельного при жизни. Крест принадлежит дому Ле Массону (1675–1703), из всех картезианских настоятелей наиболее близкому по духу Людовику XIV.

Свиток мертвых

Пища, предназначавшаяся для умершего монаха, отдавалась бедным, этим "стражам Неба", как говорил св. Одон. Эта милостыня продолжалась в Клюни, Гирсау, Кентербери - тридцать дней, а в Германии - год.

В течение тридцати дней монахи служили поминальную службу, а также семь последующих месс. Каждый священник служил семь месс. Монахи, не являвшиеся священниками, трижды прочитывали Псалтирь. Неграмотные - семь Miserere, а если и этого не знают, то семь раз Pater noster* ["Отче наш" (лат.).]. Так, во всяком случае, поступали в Сов-Мажер. У авелланитов смерть монаха означала семь дней поста на хлебе и воде, семь дисциплин, каждая по тысяче ударов, семьсот поклонов и тридцать раз чтение Псалтири. Если кто-то умирал, не выполнив этого правила, то оставшиеся в живых делили между собой его обязанности. У картезианцев в этой ситуации, как и в других, царят простота и умеренность: только чтение Псалтири дважды и тридцать личных месс...

"Когда умирает картезианец, о его смерти сообщают всему ордену, и, согласно древней традиции, письменное извещение указывает возраст умершего, если он был старше 80 лет, и продолжительность его пребывания в монастыре, если он провел там более 50 лет" (Гранд-Шартрез).

В каждом ордене происходило оповещение о смерти его члена. Чтобы не исписывать дорогостоящий пергамент, довольствовались тем, что один монах сообщал эту новость, переходя от монастыря к монастырю с одним экземпляром документа. Каждая обитель выражала свои соболезнования, письменно подкрепив их каким-нибудь благочестивым высказыванием или стереотипной формулировкой, иногда хвалебными стихами в адрес покойного. Иногда предавались личным размышлениям. Так, одна монахиня призналась, что "из любви" она заточила себя в темном месте и сидела на сухом хлебе и воде. Известен случай, когда некий "скороход" обошел 133 монастыря от Испании до Льежа и Маастрихта. Соболезнования после такого количества визитов располагались на огромном свитке, так называемом "свитке мертвых", более двадцати метров в длину!

Кто такие монахи, где они живут и какую одежду носят? Что заставляет их выбирать именно столь непростой путь? Эти вопросы интересуют не только тех, кто собирается уйти в монастырь. Что же известно о людях, добровольно отказавшихся от мирских удовольствий и посвятивших себя богослужению?

Монастырь - что это такое

Для начала стоит разобраться в том, где живут монахи. Термин «монастырь» пришел в наш язык из греческого. Это слово означает «один, одинокий», используется по отношению к сообществам или людям, которые выбирают одиночество. Монастырь представляет собой религиозное собрание людей, принявших обет безбрачия и удалившихся от общества.

Традиционно монастырь обладает комплексом строений, в который входят церковные, хозяйственные и жилые помещения. Они используются в зависимости от нужд общины. Также каждый монастырь определяет свой устав, которому должны следовать все члены религиозной общины.

В наши дни сохранилось несколько разновидностей монастырей, в которых может протекать монашеская жизнь. Лавра представляет собой крупную мужскую обитель, которая является частью православной церкви. Киновией именуют христианскую общину, имеющую общежитский устав. Аббатство - католический храм, который подчиняется епископу или даже непосредственно папе. Также встречаются монашеские селения, именуемые пустынями, которые располагаются вдали от главного монастыря.

Историческая справка

Знание истории возникновения монастырей поможет лучше понять, кто такие монахи. В наши дни обители можно встретить во многих государствах мира. Считается, что они начали появляться с момента распространения христианства, что случилось в третьем веке нашей эры. Первыми монахами стали люди, которые уходили из городов в глушь и вели жизнь аскетов, тогда их называли отшельниками. Египет - родина монашества, именно в этой стране в 4 веке появилась первая киновия благодаря Пахомию Великому.

Вскоре после этого монастыри возникли сначала в Палестине, а затем и в европейских странах. Первые монастырские общины на Западе были созданы усилиями Афанасия Великого. Отцами Киево-Печерской лавры на Руси стали Антоний и Феодосий Печерские.

Кто такие монахи: общая информация

Настало время перейти к самому интересному. Кто такие монахи - вопрос, ответ на который занимает многих людей. Так называют тех, кто добровольно отринул мирские радости и посвятил жизнь богослужению. Монашество - это призвание, а не выбор, неудивительно, что лишь немногие избранные становятся монахами, тогда как все остальные покидают монастырские стены.

Постриг в монахи доступен не только для мужчин, но и для женщин. Последние также могут поселиться в монастыре, дав необходимые обеты. Были времена, когда не существовало женских и мужских монастырей. Эта практика была введена в 1504 году, именно тогда на Руси отменили совместные обители.

Жизнь монахов

Выше рассказывается о том, кто такие монахи. Какую же жизнь ведут люди, последовавшие своему призванию и посвятившие себя Богу? Постриг вовсе не означает то, что человек прекращает жизнь на земле. Он продолжает удовлетворять потребность во сне и пище. Конечно же, каждый монах имеет свои обязанности, трудится на благо людей или монастыря, что зовется послушанием.

Послушание - работа, которой обитатели монастыря занимаются тогда, когда свободны от богослужений. Она подразделяется на хозяйственную и воспитательную. Под хозяйственной работой подразумевается та, что направлена на поддержание порядка в обители. Каким именно трудом занят монах - решает настоятель. Воспитательная работа - это молитвы.

Каждая минута такого человека посвящена служению Бога. Его не тревожат земные цели и идеалы. День монаха проходит в молитвах, которые становятся для него своеобразным смыслом жизни.

Обеты

Ни для кого не секрет, что монахи дают обеты. Что представляет собой монашеский обет безбрачия? Человек, дающий подобное обещание, не только отказывается от возможности жениться. Этот обет подразумевает, что для него больше не играет роли пол. Телесная оболочка осталась в мире, который покинул монах, отныне для него важны исключительно души.

Также служитель Бога должен дать обет нестяжания. Прощаясь с миром, монах отказывается также от права на личную собственность. Это подразумевает, что он не может владеть ничем, даже если речь идет о шариковой ручке. Человек отказывается от собственности, так как больше в ней не нуждается. Все, чем пользуются монахи, к примеру, книги, является собственностью монастыря.

В чем заключается монашеский обет послушания? Это означает, что человек полностью отвергает свои желания. Его единственная цель отныне - единение с Господом, которому он ежечасно возносит молитвы. Однако сила воли остается при нем. Помимо этого, от монаха требуется беспрекословное выполнение распоряжений настоятеля. Это не является признаком покорности и раболепия, скорее помогает обрести мир и радость в душе.

Как стать монахом

Постриг в монахи - долгий путь, пройти который удается далеко не каждому претенденту. Многие люди осознают, что не способны расстаться с благами цивилизации, отказаться от возможности иметь семью и собственность. Дорога в служители Бога начинается с общения с духовником, который дает человеку, решившему проститься с мирской жизнью, полезные советы.

Далее претендент, если он еще не отказался от своего намерения, становится трудником - помощником у духовных лиц. Ему необходимо постоянно находиться в монастыре, следовать его уставу. Это дает человеку возможность понять, готов ли он проводить свою жизнь в молитвах и физическом труде, проститься с благами цивилизации, редко видеться с семьей. В среднем будущий монах идет по пути трудника около трех лет, после чего становится послушником. Продолжительность этой стадии определяется индивидуально, человек все еще волен в любой момент оставить монастырские стены. Если же он с честью выдерживает все испытания, его ждет постриг в монахи.

О санах

Жители нашей страны привыкли именовать священнослужителя «батюшкой». Это простонародное слово допустимо, однако нужно знать, что в православной церкви наблюдается строгая иерархия санов. Для начала стоит упомянуть о том, что все духовенство подразделяется на черное (дающее обет безбрачия) и белое (имеющее право создавать семью).

Семейным людям доступно лишь четыре православных сана: диакон, протодиакон, иерей и протоиерей. Многие отдают предпочтение именно этому пути, так как не желают полностью отказываться от мирской жизни. Какой же монашеский сан может получить человек, решившийся на это? Вариантов гораздо больше: иеродиакон, архидиакон, иеромонах, игумен, архимандрит и так далее. Также монах может стать епископом, архиепископом, митрополитом, патриархом.

Высший монашеский сан - патриарх. Удостоиться его может лишь человек, давший обет безбрачия. Известны случаи, когда семейные священнослужители, дети которых уже выросли, с согласия супруги уходят в монастырь и отказываются от мирской жизни. Бывает, что также поступают и их жены, доказательством чему может служить пример преподобных Февронии и Петра Муромских.

Одежда

Одежда монахов также вызывает живейший интерес у общественности. Подрясником называется длинное одеяние, достающее до пят. Оно обладает узкими рукавами, ворот застегнут наглухо. Подрясник представляет собой нижнее одеяние. Если его носит монах, изделие должно быть выполнено в черном цвете. Подрясники других цветов (серые, коричневые, белые, темно-синие) могут позволить себе лишь семейные священнослужители. Традиционно они изготавливаются из шерсти, сукна, сатина, льна.

Разумеется, одежда монахов - это не только подрясник. Верхнее одеяние человека, посвятившего себя Богу, именуется рясой. Традиционно оно обладает длинными и широкими рукавами. Наибольшее распространение получили черные рясы, однако также можно встретить белые, кремовые, серые, коричневые варианты.

Нельзя не упомянуть и монашеский головной убор - клобук. Он давно появился в церковной среде, изначально выглядел как мягкий колпак, созданный из простой материи. Современный колпак покрыт черным покрывалом, которое опускается ниже плеч. Чаще всего можно встретить черные клобуки, однако встречаются и изделия, выполненные в других цветах.

Кто не может стать монахом

Уход в монастырь - решение, которое может осуществить далеко не каждый человек. Считается, что люди не могут расстаться с мирской жизнью, если их удерживают от этого обязательства перед другими. Допустим, у кандидата есть маленькие дети, престарелые родители, родственники-инвалиды. Также о постриге не стоит задумываться тем, кто лечится от тяжелого заболевания. Это связано с тем, что человеку пришлось бы отказаться от качественного медицинского обслуживания.