Камилл стругацкие. Аркадий Стругацкий - Далёкая радуга

Далёкая Радуга

Жанр научная фантастика
Автор братья Стругацкие
Язык оригинала русский
Дата написания 1963
Дата первой публикации 1964
Издательство Мир и Macmillan Publishers
Предыдущее Попытка к бегству
Следующее Трудно быть богом

История создания

Произведение создано в 1963 году.

По словам Бориса Стругацкого, в августе 1962 года в Москве состоялось первое совещание писателей и критиков, работающих в жанре научной фантастики. На нём был показан фильм Крамера «На берегу » - фильм о последних днях человечества, умирающего после свершившейся ядерной катастрофы. Этот киносеанс потряс братьев Стругацких настолько, что Борис Стругацкий вспоминает, как ему хотелось тогда «каждого встречного военного в чине полковника и выше - лупить по мордам с криком „прекратите, …вашу мать, прекратите немедленно!“».

У братьев Стругацких почти сразу после этого просмотра возник замысел романа-катастрофы на современном им материале, советский вариант «На берегу», даже появилось его рабочее название - «Летят утки» (по названию песни, которая должна была стать лейтмотивом романа).

Стругацким пришлось перенести действие в свой, придуманный, мир, который казался им «немногим менее реальным, чем тот, в котором мы живем». Было создано множество черновиков, в которых описывались «разнообразные варианты реакции различных героев на происходящее; готовые эпизоды; подробный портрет-биография Роберта Склярова; подробный план „Волна и её развитие“, любопытное „штатное расписание“ Радуги».

Первый черновик «Далекой Радуги» был начат и закончен в ноябре - декабре 1962 года . Писатели после этого долго работали над произведением, переделывали, переписывали, сокращали и снова дописывали. Более полугода длилась эта работа, пока книга не приняла окончательный вид, известный современному читателю.

Сюжет

  • Время действия не указано, однако Горбовский, цитируя «Поединок » Куприна , добавляет: «Это было сказано три века назад». «Поединок» написан в 1905 г., значит, время действия повести можно датировать концом XXII - началом XXIII века.
  • Место действия : дальний космос , планета Радуга .
  • Социальное устройство : развитый коммунизм (Полдень ).

Действие происходит в течение одних суток. Планета Радуга уже тридцать лет используется учёными для проведения экспериментов, в том числе по нуль-транспортировке - технологии, ранее доступной только Странникам . После каждого эксперимента по нуль-транспортировке на планете возникает Волна - две энергетические стены «до неба», движущиеся от полюсов планеты к экватору, и выжигающие всю органику на своём пути. До последнего времени Волну удавалось остановить «харибдами » - машинами-энергопоглотителями.

Возникшая в результате очередного эксперимента по нуль-транспортировке Волна не наблюдавшихся ранее мощности и типа («П-волна», в честь нуль-физика-«дискретника» Пагавы, возглавляющего наблюдения в Северном полушарии) начинает движение по планете, уничтожая всё живое. Одним из первых о надвигающейся опасности узнаёт Роберт Скляров, ведущий наблюдения за экспериментами с поста Степной. После гибели учёного Камилла, приехавшего посмотреть на извержение, Роберт эвакуируется со станции, спасаясь от Волны. Прибыв в Гринфилд к начальнику Маляеву, Роберт узнаёт, что Камилл не погиб - после отлёта Роберта тот сообщает о странной природе новой Волны, и связь с ним прерывается. «Харибды» не способны остановить П-волну - они горят, как свечки, не справляясь с её чудовищной мощью.

Начинается спешная эвакуация учёных, их семей и туристов на экватор , в Столицу Радуги.

К Радуге приближается крупный транспортный звездолёт «Стрела», но он не успеет прибыть до катастрофы. На самой планете стоит только один звездолёт, десантный корабль малой вместимости «Тариэль-2» под командованием Леонида Горбовского . Пока Совет Радуги обсуждает вопрос, кого и что спасать, Горбовский единолично принимает решение отправить в космос детей и, по возможности, самые ценные научные материалы. По приказу Горбовского с «Тариэля-2» снимают всё оборудование для межзвёздных полётов и превращают его в самоходную космическую баржу. Теперь корабль может принять на борт около сотни оставшихся на Радуге детей, выйти на орбиту и там дождаться «Стрелы». Сам Горбовский и его экипаж остаются на Радуге, как и почти все взрослые, ожидая момента, когда две Волны встретятся в районе Столицы. Ясно, что люди обречены. Последние свои часы они проводят спокойно и с достоинством.

Появление Горбовского в целом ряде других произведений Стругацких, описывающих более поздние события (в соответствии с хронологией Мира Полудня), указывает, что либо капитан «Стрелы» совершил невозможное и успел на планету раньше прихода Волн на экватор, либо, как утверждали слухи о проведённых руководителем нуль-Т-проекта Ламондуа, Пагавой и одним из героев повести Патриком расчётах, при встрече на экваторе идущие с севера и юга П-волны «взаимно энергетически свернулись и деритринитировали». В романе «Жук в муравейнике » описывается развитая общедоступная сеть «кабин нуль-Т», то есть опыты с нуль-транспортировкой в вымышленном мире Стругацких всё же привели к успеху.

Проблематика

  • Проблема дозволенности научного познания, научного эгоизма: проблема «джинна в бутылке», которого человек выпустить может, а управлять им - нет (эта проблема автором статьи не указана, однако предполагается главной в данном произведении: произведение написано в 1963 году, при этом 1961 год - год испытания СССР самой мощной водородной бомбы)
  • Проблема выбора и ответственности человека.
    • Роберт оказывается перед рационально неразрешимой задачей, когда он может спасти либо свою возлюбленную Татьяну, воспитательницу детского сада, либо кого-то из её воспитанников (но не всех). Роберт обманом вывозит в Столицу Таню, оставляя детей погибать.

Ты сошёл с ума! - сказал Габа. Он медленно поднимался с травы. - Это дети! Опомнись!..
- А те, кто останется здесь, они не дети? Кто выберет троих, которые полетят в Столицу и на Землю? Ты? Иди, выбирай!
…
- Она возненавидит тебя, - тихо сказал Габа. Роберт отпустил его и засмеялся.
- Через три часа я тоже умру, - сказал он. - Мне будет всё равно. Прощай, Габа.

  • Общественность Радуги испытывает явное облегчение, когда в разгар дискуссии о том, кого и что спасать на «Тариэле», появляется Горбовский и снимает с людей бремя этого решения.

Видите ли, - проникновенно сказал Горбовский в мегафон, - боюсь, что здесь какое-то недоразумение. Товарищ Ламондуа предлагает вам решать. Но понимаете ли, решать, собственно, нечего. Всё уже решено. Ясли и матери с новорожденными уже на звездолёте. (Толпа шумно вздохнула). Остальные ребятишки грузятся сейчас. Я думаю, все поместятся. Даже не думаю, уверен. Вы уж простите меня, но я решил самостоятельно. У меня есть на это право. У меня есть даже право решительно пресекать все попытки помешать мне выполнить это решение. Но это право, по-моему, ни к чему.
…
- Вот и всё, - громко сказал кто-то в толпе. - И правильно. Шахтёры, за мной!
…
Они смотрели на тающую толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский пробормотал со вздохом:
- Забавно, однако. Вот мы совершенствуемся, совершенствуемся, становимся лучше, умнее, добрее, а до чего всё-таки приятно, когда кто-нибудь принимает за тебя решение…

  • В «Далёкой Радуге» Стругацкие впервые затрагивают проблематику скрещивания живых организмов и машин (или «очеловечивания» механизмов). Горбовский упоминает так называемую Массачусетскую машину - созданное в начале XXII века кибернетическое устройство с «феноменальным быстродействием» и «необозримой памятью». Эта машина проработала всего четыре минуты, а затем была выключена и полностью изолирована от окружающего мира и находится под запретом Мирового совета . Причиной стало то, что она «стала вести себя». По всей видимости, учёным будущего удалось создать устройство с искусственным разумом (согласно повести «Жук в муравейнике », «на глазах у ошеломлённых исследователей зародилась и стала набирать силу новая, нечеловеческая цивилизация Земли»).
  • Обратной стороной стремления сделать машины разумными стала деятельность так называемой «Чёртовой Дюжины» - группы тринадцати учёных, которые попытались сращивать себя с машинами.

Их называют фанатиками, но в них, по-моему, есть что-то притягательное. Избавиться от всех этих слабостей, страстей, вспышек эмоций… Голый разум плюс неограниченные возможности совершенствования организма.

Официально считается, что все участники эксперимента погибли, однако в финале романа выясняется, что Камилл - последний оставшийся в живых член Чёртовой Дюжины. Несмотря на обретённое бессмертие и феноменальные способности, Камилл заявляет, что опыт не удался. Человек не может стать бесчувственной машиной и перестать быть человеком.

- … Опыт не удался, Леонид. Вместо состояния «хочешь, но не можешь» состояние «можешь, но не хочешь». Это невыносимо тоскливо - мочь и не хотеть.
Горбовский слушал, закрыв глаза.
- Да, я понимаю, - проговорил он. - Мочь и не хотеть - это от машины. А тоскливо - это от человека.

Вы ничего не понимаете, - сказал Камилл. - Вы любите мечтать иногда о мудрости патриархов, у которых нет ни желаний, ни чувств, ни даже ощущений. Мозг-дальтоник. Великий Логик. <…> А куда уйдёшь от своей психической призмы? От врождённой способности чувствовать… Ведь нужно любить, нужно читать о любви, нужны зелёные холмы, музыка, картины, неудовлетворённость, страх, зависть… Вы пытаетесь ограничить себя - и теряете огромный кусок счастья.

- «Далёкая радуга»

  • Трагедия Камилла иллюстрирует рассматриваемую авторами проблему соотношения и роли науки и искусства, мира разума и мира чувств . Это можно было бы назвать спором «физиков» и «лириков» XXII века. В Мире Полудня все чётче прослеживается разделение на так называемых эмоциолистов и логиков (эмоциолизм как зарождающееся в искусстве XXII века течение упоминается в более раннем романе «Попытка к бегству »). Как предсказывает Камилл, по словам одного из персонажей:

Человечество накануне раскола. Эмоциолисты и логики - по-видимому, он имеет в виду людей искусства и науки - становятся чужими друг другу, перестают друг друга понимать и перестают друг в друге нуждаться. Человек рождается эмоциолистом или логиком. Это лежит в самой природе человека. И когда-нибудь человечество расколется на два общества, так же чуждые друг другу, как мы чужды леонидянам…

Стругацкие символично показывают, что для людей Мира Полудня наука и искусство равноценны и при этом они никогда не затмят значение самой человеческой жизни. На корабль, в котором эвакуируют детей («будущее») с Радуги, Горбовский позволяет взять только одно произведение искусства и одну плёнку с отснятыми научными материалами.

Что это? - спросил Горбовский.
- Моя последняя картина. Я Иоганн Сурд.
- Иоганн Сурд, - повторил Горбовский. - Я не знал, что вы здесь.
- Возьмите. Она весит совсем немного. Это лучшее, что я сделал в жизни. Я привозил её сюда на выставку. Это «Ветер»…
У Горбовского всё сжалось внутри.

Давайте, - сказал он и бережно принял свёрток.

Ульмотрон

В «Далёкой Радуге» не раз упоминается «ульмотрон», очень ценный и дефицитный прибор, имеющий отношение к научным экспериментам. Корабль Горбовского как раз и прибыл на Радугу с грузом ульмотронов. Назначение прибора неясно, да и не важно для понимания сюжета. Производство ульмотронов крайне сложно и трудоёмко, очередь на их получение расписана на годы вперёд, а ценность настолько велика, что во время катастрофы главные герои спасали приборы с риском для собственной жизни. Чтобы заполучить вне очереди ульмотрон для своего подразделения, герои даже пускаются на разные предосудительные уловки (прозрачная аллюзия на ситуацию с распределением дефицитных товаров в СССР).

Первые две главы дают читающему картину почти лубочную и буколическую, рисуют образ совершенно благоустроенной и какой-то едва ли не полусонной планеты с абсолютно лояльным климатом и отличной пригодностью для томительной неги. Присутствие в первой главе влюблённой пары только резче и чётче прорисовывает эти приметы Радуги. И экипаж небольшого Д-звездолёта "Тэриэль" немедленно наполняется этим чувством, и авторы тут же помогают своим героям погрузиться в глубины охватившего их чувства, отправляя добряка и бородача Перси Диксона в Детское, устраивая штурману и космическому "волку" Марку Валькенштейну совершенно "случайную" встречу с томной красавицей-брюнеткой Алей Постышевой и суля дружеский обед с бывшим коллегой-десантником Леониду Андреевичу Горбовскому, капитану "Тэриэля". Для контраста Стругацкие подкидывают и демонстрируют нам самые актуальные и острые проблемы Радуги - дефицит энергии, чрезвычайно необходимой всем научным группам населения планеты. Энергии, необходимой, прежде всего, для решения самой насущной проблемы, проблемы нуль-транспортировки.
Вся эта благодать заканчивается весьма быстро - ход эксперимента вышел из под контроля физиков и на обоих полюсах планеты возникла смертоносная Волна совершенно нового, неизученного ещё типа, представляющая собой мощнейший выброс вырожденной материи и обладающая чрезвычайной разрушительной силой. И перед людьми во весь рост встают самые простые и самые сложно решаемые проблемы - как спасать, что спасать и кого спасать. Спасать при минимуме средств спасения. Должен (и не единожды) сделать свой страшный Выбор наш влюблённый физик-нулевик Роберт Скляров, должны сделать Выбор физики-теоретики Патрик, Ламондуа, Маляев, энергетик Радуги Пагава и их оппоненты и визави, обречены на Выбор все остальные маленькие и большие люди этой научной планеты, и точно так же вынуждены принимать непростые решения Диксон, Валькенштейн и Горбовский - экипаж маленького десантного Д-звездолёта.
Собственно говоря, вот эта необходимость делать какой-то определённый Выбор в острой, критической, смертельной ситуации, и является зерном этой небольшой по объёму, но такой важной для понимания системы ценностей Стругацких повести. И поневоле сам себя ставишь на место самых разных героев книги, пытаешься понять их мотивы и пытаешься разобраться в себе, в том, а как поступил бы ты сам...

Огромное удовольствие - читать и перечитывать эту книгу, смаковать остроумные фразочки, непривычные словечки, ярких героев, головокружительные повороты сюжета. Люблю эту повесть за многое: за неподражаемого Горбовского с его "Можно я лягу?", за образ милой Али Постышевой, "высокой полной брюнетки в белых шортах", тянущей за собой тяжелый кабель, за Камилла, последнего из Чёртовой дюжины, за многих других.
И особенно за это: "Он испустил протяжный рык и, брыкнув ногами, помчался на четвереньках в лес. Несколько секунд ребятишки, открыв рты, смотрели на него, потом кто-то весело взвизгнул, кто-то воинственно завопил, и всей толпой они побежали за Габой, который уже выглядывал с рычанием из-за деревьев."
Но больше всего за это: "Горбовского сильно толкнули в плечо. Он пошатнулся и увидел, как Скляров испуганно пятится, отступая, а на него молча идет маленькая тонкая женщина, удивительно изящная и стройная, с сильной сединой в золотых волосах и прекрасным, но словно окаменевшим лицом."
Ну и конечно же за это:
...Ты, не склоняя головы,
Смотрела в прорезь синевы
И продолжала путь...

Хороший чтец. В книге в начале была скучноват-то, но когда начались разворачиваться события втянулся. Было интересно.
Спасибо.

На самом деле, это старая как мир и совершенно не фантастическая тема: как ведут себя люди в преддверье катастрофы. Люди, которые почти наверняка знают, что обречены, но все-таки на что-то надеются. Люди, которые пытаются спасти максимум из того, что составляет их жизнь.
А как хорошо и интересно, захватывающе все начиналось. Стругацкие умеют создавать удивительные миры, буквально несколькими черточками набрасывая здесь и там отдельные детали. Общая картина вроде бы и видна, но совсем не до конца - и от этого не создается ощущения, что все уже понятно и неинтересно. Наоборот, белые пятные и необъясненные места как раз и придают самое большое очарование. Когда начали осваивать Радугу и как вообще сложилось то общество, которое там сейчас есть? Что за таинственные спортсмены-смертники, в любую минуту готовые из потенциальной подопытной крысы превратится в кучку дымящихся кишок? И, наконец, что же такое эта таинственная Волна - а равно все «физические» термины, с ней связанные. Что такое Камилл, человек-машина, который умирает и возрождается? Море вопросов, относящихся к принципиальному устройству мира. И при этом никак нельзя сказать, что мир не прописан - напротив, все честно, мы знаем ровно столько, сколько знает большинство героев. Не самые «продвинутые» из них, но pov Ламондуа и не приводится. Все же создается ощущение, что совсем незадолго до катастрофы мир как-то стабилен, система взаимодействия в нем вполне понятна и реализуема, и не требует от героев безумных подвигов.
А потом случается нечто страшное, что разрушает привычную картину мира. И с одной стороны, это страшное привлекательно именно своей необычностью, тем, что оно выходит из ряда вон - но АБС не были бы социальными фантастами, если бы живописали историю именно с этой стороны. Потому что катастрофа показана ровно настолько, насколько она отражается в людях, населяющих Радугу. Ведь к концу действия повести погиб-то всего один Камилл, да и то он потом оказался жив, а остальные только находятся в преддверьи гибели. Еще *ничего не случилось* - но в сердце у героев и у читателя уже все произошло. Душа положена на весы, измерена, описана и убрана. Все решения приняты, дальше уже не важно. Сгорят ли все оставшиеся в подходящей Волне нового типа и останется ли один Камилл на засыпанной черным снегом планете - по сути, не так и важно. Образно говоря, они уже сгорели.
В этом «Радуга» - вещь совершенно нефантастическая. Объяснюсь, все поведение, и подвиги, и трусость и предательства, и склоки, и попытки спасти себя, и невозможность решить, кому жить, а кому умирать, совершенно идеально укладывается в рамки всех похожих конфликтов. Это осажденный город, который идет на сделку с осаждающими с тем, чтобы позволили выпустить женщин и детей, а мужчины остались там умирать. Это вообще вся история войн, по большому счету, когда надо чем-то пожертвовать, или кем-то. Вот народ говорит, дались им эти ульмотроны, глупые люди, не ценят свою жизнь. Не согласна, что вы. У Ницше есть отличная идея по поводу подобных жертв: он говорит, что человек, жертвующий жизнью во имя чего-то другого, будь то наука, отечество, ребенок - просто ценит одну часть себя выше другой. Ставит себя как ученого, патриота, родителя выше, чем себя биологическое существо. Не вижу в этом ничего ненормального, в общем. Никто не упрекал Бруно за то, что «она все-таки вертится» - хотя, казалось бы, ну какая разница, кто это признает, и стоит ли из-за этого идти на костер?
А проблема с тем, кого спасать - на самом деле не проблема. И нет там никакого специфического морального решения - оно лежит на поверхности, дело лишь в том, чтобы описать, как люди к нему приходят и его исполняют.
Очень сложно объяснить, почему «Радуга» кажется настолько потрясающей вещью. Это захватывающе интересный и грозный мир, в котором одновременно есть и нечто, граничащее с магией, и страшный риск. И все выписано настолько живо и достоверно, что в какой-то момент обитателям Радуги начинаешь завидовать - и продолжаешь до последнего.

Какой облик примет Зло в обществе всеобщего благоденствия? В благословенном мире, где нет социального неравенства, где от каждого по способностям – и всем поровну, где религия давно стала лишь достоянием истории развития человеческого общества, а место Господа всемогущего в душах людских занято наконец верой во всемогущество Человека – и вера эта крепнет день ото дня, питаемая новыми и новыми победами человеческого разума над силами природы? В мире, где люди подобны богам – и где зачастую так трудно быть богом?..
В Мире Полдня.
В мире благоустроенных планет.
В мире, где лишь сам Человек может стать Врагом человеческим, оставаясь при этом самим собой.
Далекая Радуга.
Книга об Ответственности.
Ответственности ученых за деяния рук своих; за благие намерения, ложащиеся булыжниками разбитых надежд, несбывшихся мечт и в одночасье изломанных судеб человеческих в мостовую дороги желтого кирпича, ограниченную с обеих сторон восставшими от земли до небес и неуклонно сближающимися стенами грядущих с полюсов планеты рукотворных Волн, заключенные в которых энергии призваны были еще больше облагодетельствовать человеческий род – а принесли своим создателям лишь мучительное ожидание неотвратимой гибели…
Ответственности людей за собственные поступки в условиях, когда проверяются на прочность все социальные институты, выпестованные в поте и крови темных веков человеческой Цивилизацией; когда животные инстинкты просыпаются вдруг в душах самых морально стойких граждан нового мира; когда под тяжким гнетом обстоятельств сами понятия этики и морали превращаются из абсолютных аксиом в труднодоказуемые теоремы с множеством решений, каждое из которых вдруг получает полное право на существование – и решения эти оказываются неожиданно трудными, а последствия их – ужасающе, вопиюще, душераздирающе понятными нам, людям современности, так и не попавшим в несостоявшийся Мир Полдня, но стремящимися туда всей душой…
Книга о Выборе.
Выборе трудном, неудобном и страшном. Выборе единственном, который и не выбор вовсе – и о том, «как все мы любим, когда выбирают за нас». О попытках уклониться от необходимости выбирать – уклониться разными способами, оправдывая средства целью… И каким же разным может стать этот самый важный в жизни выбор: остаться живым – или остаться Человеком? И Человеком тоже ведь можно оставаться по разному: спасая любовь, губя себя…Губя других…
Книга о Солдатах науки – и тех, кого призваны защищать от самих себя эти солдаты. Написанная во времена эпохального противостояния Физиков и Лириков, она в полной мере отражает бушевание терзавших просвещенную часть современного Братьям общества страстей, поиск идей и соревнование жизненных позиций сторон-оппонентов. Что правит нами? Чувства - или разум? Что важнее в жизни? Долг - или желания? Чем должны определяться наши деяния? Практической их пользой – или же сохранностью душевного покоя по их окончании? И Далекая Радуга ставит перед читателем те же вопросы, но предельно остро – так, как диктует экстремальная ситуация, требующая чрезвычайных мер как от нуль-физика, так и от поэта…
Книга о Цене. Цене, которую рано или поздно платит каждый из нас за жизнь, прожитую именно так, а не иначе – платит осознанием того, что уже никогда не сможет ничего изменить в будущем, чувствуя на себе давление среды, Фатума, Рока…Волны, сократившей будущее до одного-единственного дня, который надо прожить Достойно – чтобы унести с собой в неизвестность гордое звание Человека, оставаясь Человеком до конца… И хорошо, если уходя, не будет мучительно больно за прожитые годы…
Все ближе сходятся смертоносные стены; все меньше остается пространства для маневра; во все более жесткие рамки с каждой страницей ставятся хитроумным дуэтом физика с лириком все без исключения действующие лица разыгрываемой под небесами Радуги драмы, от главных героев до промелькнувших на заднем плане в единственном эпизоде третьестепенных персонажей – и напряженность, витающая между строк этой небольшой повести, растет и растет, грозя обернуться взрывом. Взрывом эмоций. Всплеском чувств. Бурей страстей. Но…
Но собственно взрыв авторы так и оставляют за кадром. Эмоции истощены, чувства притупились, страсти отбушевали еще в прелюдии к природной катастрофе, явив миру катастрофу социальную – в уютном микросоциуме Радуги и во вселенной души каждого из ее обитателей.
И авторы верны себе и бесконечно правы, оставляя финал повести открытым и завершая повествование идиллической сценой на пляже, с влюбленной парой на кромке прибоя, с уютно и покойно расположившимся в шезлонге Горбовским («Можно, я лягу?»), со звуками банджо и беспримерно нелогичным, но таким человеческим групповым заплывом за буйки – в нигде, в никуда, в никогда…
В Вечность.
В Бесконечность.
В Человечность.

Пришло сегодня в голову: какой роскошный фильм-катастрофу могли бы снять в Голливуде по мотивам "Далёкой Радуги"!

"Далёкая Радуга" (The Far Rainbow)

Панорама прекрасной зелёной планеты ("Там очень много птиц. - Там огромные синие озера, тростники..."). План меняется - в кадре полигон, на котором проводят свои бесчеловечные опыты учёные-вредители во главе с главным - сумасшедшим профессором Этьеном Ламондуа (Дольф Лунгрен).
Молодой студент-физик Роберт Скляроу (Брюс Уиллис) - единственный, кто понимает опасность намеченного эксперимента, но его никто не слушает.А дабы проблем не создавал - пристраивают на самый опасный участок полигона.
Эксперимент естественно идёт наперекосяк, точно в соответствии с предсказаниями Роберта.
С полюсов поднимаются чудовищные Волны и начинают движение к экватору (крупным планом - землеройки, огромными непонимающими глазами завороженно смотрящие на надвигающуюся чёрную стену. Мужик в заглохшей машине, пытающийся запустить мотор, не замечая, что подбирается к нему сзади).
Армия пытается сдерживать волну с помощью специально оборудованных танков (крупным планом - крутые парни-танкисты, челюсть вперёд. Волна останавливается, народ восторженно аплодирует - и тут танки начинают взрываться. А Волна снова разгоняется. Роберт прыгает в запасной танк, затыкает брешь и сдерживает Волну, пока все грузятся на вертолёт.
Роберта чудом спасает учёный-киборг Камилл Горбовски (Арнольд Шварценеггер, естественно. Фразы типа "Мне "Стрела" не нужна."). Спасает ценой своей жизни (кадр - киборг-одиночка и нависающая над ним Волна).
Роберт достаёт легковушку, двигаясь наперегонки с Волной пытается прорваться к своей девушке Тане, работающей школьной учительницей. По пути он видит хаос, мародёров, люди рвут друг другу глотки за место на самолёте.
Внезапно обнаруживает приземлившийся на шоссе "Боинг". Останавливается. У самолёта стоят Таня, чернокожий пилот Габа и целый класс детишек. В самолёте горючего - ни капли.
Роберт Скляроу сливает бензин из машины в самолёт, одновременно отстреливаясь от наседающих мародёров. Пилот Габа погибает в перестрелке, Роберт, никогда самолёта не водивший, поднимает Боинг с шоссе, в каком-то метре от перегородившего им дорогу грузовика.
А позади уже встаёт Волна.
Дальше - перелёт на последних каплях горючего в Столицу - через эдак пол-планеты. Роберт красиво сажает самолёт на брюхо (крупным планом - счастливые родители спасённых детей).
В Столице Роберт сообщает о гибели Камилла. Внезапно на экранах видеофона появляется Камилл - половина лица - металлический череп и сообщает, что за первой Волной идет вторая нового типа.
Роберта арестовывают - по обвинении в организации убийства Камилла. А в это время злобный Ламондуа втихую эвакуирует своих приближённых на единственный на всю планету звездолёт.
Всех остальных сгоняют на центральную площадь автоматчики (крупным планом - колючая проволока, и плачущие дети).
Но Таня с чудесно воскресшим Камиллом вытаскивают Роберта из тюрьмы.
Втроём они отстреливают всех автоматчиков, освобождают заключённых, Роберт посылает Ламондуа в нокаут прямым в челюсть.
После чего загружает всё население планеты в звездолёт ("Мы же не поместимся" - на что Роберт отвечает "А ну, шевелись! Подбери губы, наступят!").
Роберт уже собирается загружаться сам, когда видит злого Ламондуа со "Стингером" - как только запустят двигатели - выстрелит. А Волна всё ближе.
Роберт отдаёт приказ взлетать после чего спрыгивает, вступает в поединок с Ламондуа (стрельба из всех видов оружия, мордобой и т. д.).
В конце концов Роберт Ламондуа красиво заваливает, отряхивается, бормочет про себя "День какой-то сумасшедший", вставляет в уши наушники плейера и уходит в закат между двух сближающихся Волн.

» - фильм о последних днях человечества, умирающего после свершившейся ядерной катастрофы. Этот киносеанс потряс братьев Стругацких настолько, что Борис Стругацкий вспоминает, как ему хотелось тогда «каждого встречного военного в чине полковника и выше - лупить по мордам с криком „прекратите, …вашу мать, прекратите немедленно!“»

У братьев Стругацких почти сразу после этого просмотра возник замысел романа-катастрофы на современном им материале, советский вариант «На берегу», даже появилось его рабочее название - «Летят утки» (по названию песни, которая должна была стать лейтмотивом романа).

Стругацким пришлось перенести действие романа в свой, придуманный, мир, который казался им «немногим менее реальным, чем тот, в котором мы живем.» Было создано множество черновиков, в которых описывались «разнообразные варианты реакции различных героев на происходящее; готовые эпизоды; подробный портрет-биография Роберта Склярова; подробный план „Волна и её развитие“, любопытное „штатное расписание“ Радуги».

Первый черновик «Далекой Радуги» начат и закончен был в ноябре-декабре 1962 года . Писатели после этого долго работали над романом, переделывали, переписывали, сокращали и снова дописывали. Более полугода длилась эта работа, пока роман не принял окончательный вид, известный современному читателю.

Сюжет

  • Время действия : предположительно, между 2140 и 2160 годом (см. Хронология мира Полудня).
  • Место действия : дальний космос , планета Радуга .
  • Социальное устройство : развитый коммунизм (Полдень ).

Действие происходит в течение одних суток. Планета Радуга уже тридцать лет используется учёными для проведения экспериментов, в том числе по нуль-транспортировке - технологии, ранее доступной только Странникам . После каждого эксперимента по нуль-транспортировке на планете возникает Волна - две энергетические стены «до неба», движущиеся от полюсов планеты к экватору, и выжигающие всю органику на своём пути. До последнего времени Волну удавалось остановить «харибдами » - машинами-энергопоглотителями.

Возникшая в результате очередного эксперимента по нуль-транспортировке Волна не наблюдавшихся ранее мощности и типа («П-волна», в честь нуль-физика-«дискретника» Пагавы, возглавляющего наблюдения в Северном полушарии) начинает движение по планете, уничтожая всё живое. Одним из первых о надвигающейся опасности узнаёт Роберт Скляров, ведущий наблюдения за экспериментами с поста Степной. После гибели учёного Камилла, приехавшего посмотреть на извержение, Роберт эвакуируется со станции, спасаясь от Волны. Прибыв в Гринфилд к начальнику Маляеву, Роберт узнаёт, что Камилл не погиб - после отлёта Роберта тот сообщает о странной природе новой Волны, и связь с ним прерывается. «Харибды» не способны остановить П-волну - они горят, как свечки, не справляясь с её чудовищной мощью.

Начинается спешная эвакуация учёных, их семей и туристов на экватор , в Столицу Радуги.

К Радуге приближается крупный транспортный звездолёт «Стрела», но он не успеет прибыть до катастрофы. На самой планете стоит только один звездолёт, десантный корабль малой вместимости «Тариэль-2» под командованием Леонида Горбовского . Пока Совет Радуги обсуждает вопрос, кого и что спасать, Горбовский единолично принимает решение отправить в космос детей и, по возможности, самые ценные научные материалы. По приказу Горбовского с «Тариэля-2» снимают всё оборудование для межзвёздных полётов и превращают его в самоходную космическую баржу. Теперь корабль может принять на борт около сотни оставшихся на Радуге детей, выйти на орбиту и там дождаться «Стрелы». Сам Горбовский и его экипаж остаются на Радуге, как и почти все взрослые, ожидая момента, когда две Волны встретятся в районе Столицы. Ясно, что люди обречены. Последние свои часы они проводят спокойно и с достоинством.

Появление Горбовского в целом ряде других произведений Стругацких, описывающих более поздние события (в соответствии с хронологией Мира Полудня), указывает, что либо капитан «Стрелы» совершил невозможное и успел на планету раньше прихода Волн на экватор, либо, как утверждали слухи о проведённых руководителем нуль-Т-проекта Ламондуа, Пагавой и одним из героев повести Патриком расчётах, при встрече на экваторе идущие с севера и юга П-волны «взаимно энергетически свернулись и деритринитировали». В романе «Жук в муравейнике » описывается развитая общедоступная сеть «кабин нуль-Т», то есть опыты с нуль-транспортировкой в вымышленном мире Стругацких всё же привели к успеху.

Проблематика

  • Проблема дозволенности научного познания, научного эгоизма: проблема «джинна в бутылке», которого человек выпустить может, а управлять им - нет (эта проблема автором статьи не указана, однако предполагается главной в данном произведении: произведение написано в 1963 году, при этом 1961 год - год испытания СССР самой мощной водородной бомбы)
  • Проблема выбора и ответственности человека.
    • Роберт оказывается перед рационально неразрешимой задачей, когда он может спасти либо свою возлюбленную Татьяну, воспитательницу детского сада, либо кого-то из её воспитанников (но не всех). Роберт обманом вывозит в Столицу Таню, оставляя детей погибать.

Ты сошёл с ума! - сказал Габа. Он медленно поднимался с травы. - Это дети! Опомнись!..
- А те, кто останется здесь, они не дети? Кто выберет троих, которые полетят в Столицу и на Землю? Ты? Иди, выбирай!
…
- Она возненавидит тебя, - тихо сказал Габа. Роберт отпустил его и засмеялся.
- Через три часа я тоже умру, - сказал он. - Мне будет всё равно. Прощай, Габа.

  • Общественность Радуги испытывает явное облегчение, когда в разгар дискуссии о том, кого и что спасать на «Тариэле», появляется Горбовский и снимает с людей бремя этого решения.

Видите ли, - проникновенно сказал Горбовский в мегафон, - боюсь, что здесь какое-то недоразумение. Товарищ Ламондуа предлагает вам решать. Но понимаете ли, решать, собственно, нечего. Всё уже решено. Ясли и матери с новорожденными уже на звездолёте. (Толпа шумно вздохнула). Остальные ребятишки грузятся сейчас. Я думаю, все поместятся. Даже не думаю, уверен. Вы уж простите меня, но я решил самостоятельно. У меня есть на это право. У меня есть даже право решительно пресекать все попытки помешать мне выполнить это решение. Но это право, по-моему, ни к чему.
…
- Вот и всё, - громко сказал кто-то в толпе. - И правильно. Шахтёры, за мной!
…
Они смотрели на тающую толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский пробормотал со вздохом:
- Забавно, однако. Вот мы совершенствуемся, совершенствуемся, становимся лучше, умнее, добрее, а до чего всё-таки приятно, когда кто-нибудь принимает за тебя решение…

  • В «Далёкой Радуге» Стругацкие впервые затрагивают проблематику скрещивания живых организмов и машин (или «очеловечивания» механизмов). Горбовский упоминает так называемую Массачусетскую машину - созданное в начале XXII века кибернетическое устройство с «феноменальным быстродействием» и «необозримой памятью». Эта машина проработала всего четыре минуты, а затем была выключена и полностью изолирована от окружающего мира и находится под запретом Мирового совета . Причиной стало то, что она «стала вести себя». По всей видимости, учёным будущего удалось создать устройство с искусственным разумом (согласно повести «Жук в муравейнике », «на глазах у ошеломлённых исследователей зародилась и стала набирать силу новая, нечеловеческая цивилизация Земли»).
  • Обратной стороной стремления сделать машины разумными стала деятельность так называемой «Чёртовой Дюжины» - группы тринадцати учёных, которые попытались сращивать себя с машинами.
Их называют фанатиками, но в них, по-моему, есть что-то притягательное. Избавиться от всех этих слабостей, страстей, вспышек эмоций… Голый разум плюс неограниченные возможности совершенствования организма.

Официально считается, что все участники эксперимента погибли, однако в финале романа выясняется, что Камилл - последний оставшийся в живых член Чёртовой Дюжины. Несмотря на обретённое бессмертие и феноменальные способности, Камилл заявляет, что опыт не удался. Человек не может стать бесчувственной машиной и перестать быть человеком.

- … Опыт не удался, Леонид. Вместо состояния «хочешь, но не можешь» состояние «можешь, но не хочешь». Это невыносимо тоскливо - мочь и не хотеть.
Горбовский слушал, закрыв глаза.
- Да, я понимаю, - проговорил он. - Мочь и не хотеть - это от машины. А тоскливо - это от человека.
- Вы ничего не понимаете, - сказал Камилл. - Вы любите мечтать иногда о мудрости патриархов, у которых нет ни желаний, ни чувств, ни даже ощущений. Мозг-дальтоник. Великий Логик. <…> А куда уйдёшь от своей психической призмы? От врождённой способности чувствовать… Ведь нужно любить, нужно читать о любви, нужны зелёные холмы, музыка, картины, неудовлетворённость, страх, зависть… Вы пытаетесь ограничить себя - и теряете огромный кусок счастья.

- «Далёкая радуга»

  • Трагедия Камилла иллюстрирует рассматриваемую в романе проблему соотношения и роли науки и искусства, мира разума и мира чувств . Это можно было бы назвать спором «физиков» и «лириков» XXII века. В Мире Полудня все чётче прослеживается разделение на так называемых эмоциолистов и логиков (эмоциолизм как зарождающееся в искусстве XXII века течение упоминается в более раннем романе «Попытка к бегству »). Как предсказывает Камилл, по словам одного из персонажей:
Человечество накануне раскола. Эмоциолисты и логики - по-видимому, он имеет в виду людей искусства и науки - становятся чужими друг другу, перестают друг друга понимать и перестают друг в друге нуждаться. Человек рождается эмоциолистом или логиком. Это лежит в самой природе человека. И когда-нибудь человечество расколется на два общества, так же чуждые друг другу, как мы чужды леонидянам…

Стругацкие символично показывают, что для людей Мира Полудня наука и искусство равноценны и при этом они никогда не затмят значение самой человеческой жизни. На корабль, в котором эвакуируют детей («будущее») с Радуги, Горбовский позволяет взять только одно произведение искусства и одну плёнку с отснятыми научными материалами.

Что это? - спросил Горбовский.
- Моя последняя картина. Я Иоганн Сурд.
- Иоганн Сурд, - повторил Горбовский. - Я не знал, что вы здесь.
- Возьмите. Она весит совсем немного. Это лучшее, что я сделал в жизни. Я привозил её сюда на выставку. Это «Ветер»…
У Горбовского всё сжалось внутри.

Давайте, - сказал он и бережно принял свёрток.

Авторская оценка и критика. Цензура

Цензурные правки

«Далёкая Радуга» в культуре

Ульмотрон

В «Далёкой Радуге» не раз упоминается «ульмотрон», очень ценный и дефицитный прибор, имеющий отношение к научным экспериментам. Корабль Горбовского как раз и прибыл на Радугу с грузом ульмотронов. Назначение прибора неясно, да и не важно для понимания сюжета. Производство ульмотронов крайне сложно и трудоёмко, очередь на их получение расписана на годы вперёд, а ценность настолько велика, что во время катастрофы главные герои спасали приборы с риском для собственной жизни. Чтобы заполучить вне очереди ульмотрон для своего подразделения, герои даже пускаются на разные предосудительные уловки (прозрачная аллюзия на ситуацию с распределением дефицитных товаров в СССР).

Напишите отзыв о статье "Далёкая Радуга"

Ссылки и литература

  • в Библиотеке Максима Мошкова

На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu"on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu"on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.

Наталия МАМАЕВА

Далёкая Радуга

Разумеется, это было совершенно, однозначно и, безусловно, исключено – написать роман-катастрофу на сегодняшнем и на нашем материале, а так мучительно и страстно хотелось нам сделать советский вариант «На последнем берегу»: мёртвые пустоши, оплавленные руины городов, рябь от ледяного ветра на пустых озерах...

Б.Стругацкий. Комментарий к пройденному

Выполним пятилетку за оставшиеся три дня!

Из анекдота

Первый вопрос, который должен возникнуть у читателя (и у критика) по прочтению произведения – о чём это произведение? Если говорить о сюжете, то «Далекая Радуга» – это рассказ о том, как целая планета вместе с населением гибнет в результате техногенной катастрофы, являющейся результатом неудачного эксперимента.

На уровне высшего смысла произведения его можно прочитать по-разному. Многие критики утверждали, что главная мысль произведения – мысль об ответственности науки перед обществом. Ведь именно в результате смелого научного эксперимента Радуга и гибнет. Но вряд ли всё можно трактовать так однозначно. Тема науки, научного познания, смысла этого познания и его возможностей является одной из главных в творчестве Стругацких. Звучит она и в «Далекой Радуге», и к этому мы ещё вернемся. Но в данном случае проблема ответственности учёного не является ведущей. На протяжении повести даже в самых драматических моментах никто из жителей планеты не бросает упрёка физикам-нулевикам. В конце концов, как справедливо замечает Этьен Ламондуа, «Давайте смотреть на вещи реалистически. Радуга – это планета физиков. Это наша лаборатория».

Если уж говорить об ответственности, то скорее следует говорить об ответственности административной. Радуга – это действительно лаборатория физиков, и возникает вопрос – насколько уместно существование при этой лаборатории детских садов, школ и путешествующих по планете туристов. Трагедия Радуги, если уж искать её истоки, заключается в том, что во главе планеты стоит не жёсткий администратор, а прекраснодушный либерал XXII века. Сцены, которые разворачиваются в кабинете директора во второй главе книги, воспринимаются как увлекательный водевиль. И водевиль этот будет иметь трагические последствия. Матвей Вязаницын воспринимает административно-снабженческие склоки как любопытный элемент прошлого, цитату из Ильфа и Петрова, а воспринимать их надо было совсем не так. Ответ Матвея на вопрос Горбовского, что он никогда не видел Волну, поскольку у него не было свободного времени, звучит откровенно беспомощно. А, может, стоило бы и посмотреть?.. И предвидеть последствия. И во избежание трагедии предпринять определённые действия: допускать на планету только научных сотрудников и вспомогательный персонал, отслеживать ход эксперимента, держать всё время наготове резервный звездолёт большой вместимости: в общем-то, вполне элементарные меры безопасности. Единственная мера безопасности, которая была реально соблюдена, это строительство Столицы на экваторе.

Но это так, к слову. Разумеется, книга не об этом. В данном случае это не более чем отвлечённое рассуждение о том, что можно при желании извлечь из неё. Речь здесь конечно идёт не об ответственности административной или научно-административной, а о проблеме человеческого выбора в критической ситуации. Польский исследователь творчества Стругацких В.Кайтох справедливо пишет о том, что авторы поставили классическую этическую проблему, но «не стали решать её в энный раз: а показали, кто как склонен её разрешать». Эта этическая проблема является классической для жанра романа-катастрофы, весьма модного в XX веке. Если это более-менее серьёзное произведение (а не блокбастер, где герои восемь раз пробегают по одному и тому же коридору и восемь раз взламывают одну и ту же дверь, которая всё время оказывается закрытой; интересно, кто же тот злодей, который всё время закрывает эту дверь, когда корабль, самолёт, отель гибнет, – наверное, помощник режиссёра?), то жанр катастрофы даёт богатые возможности для анализа спектра человеческого поведения в критические минуты. Как правило, авторы, работающие в этом жанре, активно пользуются всеми возможностями открывающейся перед ними палитры и представляют самые крайние варианты поведения героев от чудес героизма до подлого спасения собственной шкуры. При этом, разумеется, присутствуют все промежуточные варианты – спасение собственной персоны, но без нарушения моральных норм; спасение близкого человека, попытка спасти близких, даже рискуя собственной жизнью, ответственность главного в этой ситуации, который пытается спасти всех; героизм, слёзы, мужество, жалобы, истерики... Поскольку Стругацкие представляют читателю мир будущего, где люди умеют справляться со своими чувствами и преодолевать страх смерти («Они там все умеют преодолевать страх смерти...»), то эта палитра существенно обеднена. Практически всё население планеты приходит к благородному и правильному решению – спасать детей. В книге имеются всего лишь два исключения.

Во-первых, это Женя Вязаницына, жена директора Радуги, для которой главным является её ребенок, и она, нарушив все запреты и моральные нормы, пробирается к нему в корабль. Во-вторых, это главный «отрицательный» герой, Роберт Скляров, который любой ценой, в том числе ценой гибели детей, пытается спасти любимую женщину. Самый драматический выбор, конечно, разворачивается именно здесь. Это ни в коем случае не выбор эгоиста, как считает Кайтох. Человек спасает не себя, а другого, при этом Роберт отчётливо понимает, что Татьяна в любом случае его возненавидит. Это не есть классический конфликт между долгом и чувством, поскольку все жители Радуги выбирают чувство – спасают детей, а не достижения научного прогресса. Это выбор между любовью к ближнему и дальнему – Роберт выбирает, кого спасать – любимую женщину или детей, в общем-то, совершенно чужих для него. Разумеется, авторы пожалели героя и облегчили ему выбор. В аэробусе около десятка детей, во флаере в лучшем случае могут улететь трое. Поэтому Роберт просто не имеет возможности совершить правильный выбор. Всех детей всё равно спасти невозможно. Другое дело, что он совершил бы свой выбор даже в том случае, если бы детей было трое. Он должен не просто быть уверенным, что флаер с Татьяной спасся от Волны, а должен впихнуть, – если понадобится и силой, – любимую в звездолёт. Но, к счастью для нервной системы читателя последняя сцена не реализуется.

В.Кайтох считает, что Роберт Скляров, герой-мещанин, совершает показательно «неправильный» выбор. А почему, собственно, мещанин?.. и почему неправильный? Поступок Роберта можно определить как угодно – трусость, эгоизм, подлость, но при чём тут мещанство? И какой выбор, с точки зрения критика, здесь был бы правильным? Спасти детей, исходя из ситуации, никто их трёх взрослых участников трагедии – испытатель Габа, физик-нулевик Скляров и воспитательница Татьяна Турчина – не могут. Выбрать для спасения только трёх из десяти им не позволяют этические критерии. По-видимому, с точки зрения Кайтоха, правильный выбор – это остаться всем троим возле мёртвого аэробуса и героически погибнуть вместе с детьми, по возможности скрасив им последние минуты жизни. Может, это действительно единственно возможный выход, но вряд ли его можно назвать правильным, впрочем, в такой ситуации правильный выбор вообще невозможен, и это есть вполне реалистическая психологическая картина.

Принципиально, на мой взгляд, то, что именно условно отрицательные герои в этой ситуации ведут себя наиболее человечно и психологически достоверно. Жители Радуги, которые перед лицом смерти активно и дружно строят подземное убежище и конвейерные цеха, переснимают научную документацию, неторопливо беседуют на разнообразные темы, бродят в полях, обсуждают произведения живописи, героически скрывая страх смерти, выглядят не слишком убедительно. И если бы не фраза «и кто-то отвернулся, и кто-то согнулся и торопливо побрёл прочь, натыкаясь на встречных, а кто-то просто лёг на бетон и стиснул голову руками», – читатель мог бы вообще не поверить авторам. Мир Радуги, мир будущего, мир XXII века, – это мир «рацио», и авторы всё время вольно или невольно это подчёркивают. Можно спорить, видели ли авторы в этом достоинство этого мира, или его недостаток, или достоинство, превратившееся в недостаток, или имманентно присущую этому миру черту, которую как не оценивай – всё равно не изменишь, но не заметить очевидного невозможно.

Мир XXII века эмоционально беден. Это чувствуется и в «Радуге», и в других произведениях. Герой повести «Трудно быть богом» может любить только на далёкой планете, поскольку феминизированные девушки Земли соответствующих чувств не вызывают (Анка – это, прежде всего «свой парень»); любовь Майи Глумовой и Льва Абалкина шокирует окружающих, можно приводить и другие примеры, и об этом уже говорилось в предыдущих главах. Можно предположить, что сами люди XXII века относятся к этой своей эмоциональной скудости отрицательно, хотя и признают её. Рассуждения физика Альпы в этом смысле вполне показательны. Он понимает, что идея согнать художников и поэтов в лагеря и заставить их работать на науку, по меньшей мере, глупа и более того «мысль эта глубоко мне неприятна, она пугает меня, но она возникла... и не только у меня». Герои без труда совершают правильный выбор – никто не даёт взяток, не пытается штурмовать звездолёт, не шантажирует начальство, не падает на колени перед Горбовским. Это и вызывает вполне обоснованные подозрения. Да, кидаться в люк звездолёта, расталкивая локтями всех, в том числе женщин и детей, разумеется, некрасиво, негуманно и непорядочно, и даже подло, но... человечно. И единственным человеком на этой планете оказывается «отрицательный» герой, которому чужд «весь этот нечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины». И поэтому я категорически не согласна с В.Кайтохом, что выбор Роберта Склярова есть «мудрость мещащина».

Выбор Склярова оправдан потому, что он человечен. Выбор героев Радуги правилен, благороден, добродетелен и удивительно морально бесплоден, вплоть до абсурда.

В самом деле, какие могут быть дела у Матвея Вязаницына в его кабинете за час до гибели планеты? Он говорит замечательную в своей нелепости фразу: «У меня масса дел, а времени мало». Какие у него могут быть дела? Приводить в порядок документы, которые через час обратятся в пепел вместе с ним?

А, может быть, и тут всё гораздо глубже и тоньше. Просто не может быть вместе с людьми человек, который не смог спасти от гибели планету, хотя и обязан был это сделать; который не увидел перед вечным прощанием своего ребёнка и даже не попытался это сделать; который не употребил свою власть директора, чтобы пропихнуть собственного ребёнка и супругу в звездолёт первыми, которому даже в голову не пришло, что это можно сделать, наплевав на все правила, просто потому, что он их любит? Может, проще в такой ситуации укрыться за делами, которые никому не нужны?

Итак, все герои кроме нескольких человек, совершили свой правильный выбор. «Неправильный выбор» оказался бесплодным – Роберту всё равно не удалось спасти Таню, большинство детей планеты спасены и даже пачку материалов с наблюдениями о Волне удалось засунуть в звездолёт.

Но ведь перед героями помимо выбора – спасаться самим или спасать детей – стоял и ещё один выбор – выбор между спасением научной документации и физиков-нулевиков, «носителей нового понимания пространства, единственных на всю Вселенную» и спасением детей. Кайтоху такой выбор представляется надуманным. По его мнению «проблема не могла представиться читателю горячей, аутентичной проблемой современной нам действительности» – поскольку выбор и так был очевиден, и сама постановка проблемы казалась критику надуманной.

Но ведь в мире XXII века эта проблема вовсе не надуманна. Наука является смыслом жизни, фетишем и богом этих людей. Вспомним из «Понедельника» – «И они приняли рабочую гипотезу, счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же». Люди выбирают (в данном случае не выбирают) не абстрактную науку, а смысл своего существования. Рассуждения о природе и смысле научного познания, которые ведутся в очереди за ульмотронами, отнюдь не случайны. Для физиков, а большинство планеты составляют именно физики, только наука является тем богом, которому можно служить. «Избавиться от всех этих слабостей, страстей, эмоций – вот идеал, к которому надо стремиться», и судя по поведению большинства героев, они близки к этому идеалу. Выбор между детьми и научным знанием – это отнюдь не случайность и не любопытный парадокс. Наука – это святое, человек должен спасти святое. Открытым остается вопрос: можно ли говорить об ограниченности авторов, которые столь откровенно и примитивно утверждали примат науки, а можно восхищаться творческим мастерством, с которым они опровергли этот собственный тезис.

В любом случае тема науки является очень значимой в «Радуге», как и в других вещах Стругацких. Сейчас, когда наша вера в возможности научного познания и научного преобразования мира в значительной степени утрачена, рассуждения героев о судьбах науки в современном мире и о её будущем уже не представляются столь актуальными, как это было в 60-е годы. Но тогда, в век советского Просвещения, во времена неопозитивизма эти рассуждения были более чем актуальными. Людям казалось, что наука благополучно решит практические все проблемы, связанные с жизнеобеспечением и рядовой человек реально будет озабочен проблемой – что делать в свободное время и как заниматься нелюбимой, но нужной обществу работой?

(Нам электричество глухую тьму разбудит!
Нам электричество пахать и сеять будет!
Нам электричество заменит всякий труд!
Нажал на кнопку... Чик-чирик! Все с зависти помрут!)

В нашем обществе на современном этапе его развития эти рассуждения кажутся достаточно наивными, хотя совершенно не исключено, что лет через 30 они вновь станут актуальными.

Например, мысль, высказанная вскользь одним из героев о том, что наука будет разбиваться на всё большее число узких направлений, которые никак не будут связаны друг с другом, полностью подтвердилась. Сейчас иногда даже специалисты смежных областей с трудом понимают, чем занимаются коллеги. Впрочем, имеет место и прямо противоположная тенденция, когда возникает синтез самых неожиданных наук.

В этом плане интереснее, конечно, не рассуждения авторов о судьбах конкретной науки, а те мысли, которые мы бы могли обозначить, как гносеологические проблемы в творчестве братьев Стругацких. Может ли наука создать нового человека? Будет ли он ещё человеком или нет (казус Чертовой Дюжины)? Должен ли кто-то заниматься интересным научным трудом, а кто-то неинтересной работой, обеспечивающей науку необходимыми приборами и материалами? Возможен ли искусственный интеллект (Массачусетская машина)? Все эти проблемы поднимаются в беседе физиков, сидящих в очереди за ульмотронами. Эта глава книги, действие которой происходит, когда катастрофа ещё не надвинулась, на первый взгляд кажется проходной, но дискуссия, которая разворачивается в ней, – это очень грамотный философский диспут о судьбах науки в мире, о судьбах мира науки и судьбах мира. При этом диспут, который ведется на нормальном понятном читателю языке, и который интересен даже тому читателю, которого никогда не интересовали философские проблемы.

Заключая этот краткий и фрагментарный обзор философского наследия братьев Стругацких, следует сделать вывод, что начиная с «Попытки к бегству» и «Далекой Радуги» Стругацкие всё увереннее определяют свой творческий путь как путь писателей-философов.

Похожие материалы:

  1. Сколько калорий в картошке
  2. Умк, или учебно-методические комплексы для начальной школы
  3. Сколько польских офицеров было расстреляно в катыни
  4. Женская половая система Система органов половая строение