№ 44. Театр имени Пушкина. Барабаны в ночи (Бертольд Брехт). Режиссёр Юрий Бутусов.
Поскреби Бутусова, найдёшь Брехта.
«Барабаны в ночи» - ранняя пьеса Бертольда Брехта, которую автор считал «сырой», не желая включать в собрание сочинений и четвёртая по счёту постановка немецкого драматурга для Юрия Бутусова. Также это четвёртая поставленная пьеса для плодовитого питерского режиссёра в 2016 году – на подготовку к премьере ушло всего два месяца. В ней, помимо вечной темы взаимоотношений мужчины и женщины поднимаются вопросы соперничества, предательства, социальной несправедливости, революции, ужасов войны, выбора жизненного пути и абсурдности человеческого существования.
Сюжет прост, действие происходит «здесь и сейчас»: четыре года назад Андреас должен был женится на Анне, но попал на фронт. Сегодня Анна беременна от богатого Фридриха, который делает ей предложение. Анна не может забыть Андреаса, но родители, находясь на стороне обеспеченного Фридриха уговаривают её согласится. Помолвку отмечают в баре «Пикадилли», куда является грязный, оборванный, но живой Андреас. Получая коллективный отпор от семьи Балике бывший солдат напивается и примыкает к восставшим (действие происходит на фоне Ноябрьской революции). Чуть позже встретив передумавшую и нашедшую его Анну Андреас сразу же остывает и делает выбор в пользу «лежать в кровати и размножаться».
Те зрители, кто не читал текст вряд ли догадаются о всех сюжетных перипетиях, но потеряют от этого мало, ведь у Бутусова «как» важнее «что». Провокатор, взрослый бунтарь, поставив раннюю хулиганскую комедию Брехта перевернул всё с ног на голову, превратив «комедию» (у Брехта так и написано) в инфернальную клоунаду, мрачную истерику, воспалённый конфликт всего и вся. Изначально жёсткие, безжалостные, нордические интонации в тексте («теперь он сгнил и земле», «у него больше нет носа», «теперь его черви едят», «у меня рот полон дерьма» и т.д.) многократно усилены ошеломляющей, залихватской интерпретацией, похожей на плод больного воображения.
Бутусов в очередной раз шокирует уважаемую публику, вышибая из неё всю дурь, взрывая текст со смыслами и используя свой безотказный парадоксальный арсенал. Из текста взято всё «самое-самое» и только по делу и усилено множеством гипертрофированных контрастов: происходящее то очень быстро, то медленно, то оглушающе громко, то тихо, то завораживающе красиво, то безобразно, то вкрадчиво-проникновенно, то вульгарно, то бешено и исступлённо, то отрешённо. Исповедальный драматизм сменяется загадочностью, заставляющей ломать голову. На сцене царит то белый хаос, то чёрный вакуум.
В обязательном порядке в адской режиссёрской смеси присутствуют элементы брехтовского «эпического театра» - «дистанцирование», «очуждение», включение в спектакль самого автора: вот, Тимофей Трибунцев препирается с невидимым голосом, вот по лицу порезавшегося бритвой Карла Балике хлещет кровь, вот, конфликтующие персонажи таскают друг друга за волосы. Их реплики обессмыслены криком, а эмоциональный стриптиз завершается стриптизом настоящим. Зрителя постоянно сбивают с толку: со сцены звучат стихи Пастернака, мужчины переодеты в женщин и наоборот, после тишины слышны фирменные нарастающие до грохота звуки, усиливающие общую тревожность и явственное ощущение трагедии, нарастающую драматичность которой чувствуешь буквально кожей. Визуальный ряд полон резких акцентов из цвета и света - яркая красно-жёлтая юбка Анны, кровь, размазанная по лицу Андреаса, большой красный барабан на авансцене или неожиданные завораживающие инсталляции из медленно спускающихся светящихся шаров, словно парящих в воздухе. Всё это приёмы, инструменты и от автоматизма и стереотипности восприятия не остаётся и следа. Буквальный «Полёт Валькирий», больше похожий на пляску Святого Витта происходит под рёв Prodigy, актёры то застывают, то конвульсируют в синхронных судорогах под громкое техно, а ветер рвёт колышущиеся полы одежды. Если речь в названии спектакля идёт о «барабанах», то барабанов будет много, целые горы разнообразных барабанов: больших и маленьких. Барабаны будут звучать из динамиков и в них обязательно будут колошматить все актёры без исключения.
Мир Бутусова, это колючий, жестокий, уродливый, негармоничный мир, дикий зверинец, где люди похожи на неловких марионеток, несчастных и безумных клоунов, которых безжалостно треплют обстоятельства. Жизнь проверяет людей на прочность. Юрий Бутусов не церемонится, показывает персонажей с худшей стороны, вскрывает, словно патологоанатом человеческие души. Внутри оказывается лишь гниль: главный герой – псих, жених – циник, невеста – истеричка, отец невесты - чудовище, мать – чучело. Каждый – жертва. Персонажи искалечены, всклокочены, перепачканы, надорваны, находятся по ту сторону грани нервного срыва. Это уже не неврастеники, а конченые психопаты. Здесь нет места доброте или состраданию. Всё, что остаётся героям – надрываясь орать друг на друга в отчаянии. Персонажи не живут, а терпят свою участь, играют роли, из последних сил соблюдая приличия.
Звездой, центром шизофренического паноптикума, его «королевой» выступил актёр «Сатирикона» Тимофей Трибунцев, органично сыгравший главного персонажа - Андреаса Краглера, никому, даже собственной невесте не нужного солдата, вернувшегося с войны. Этот фрик, похожий на неловкое чучело, появляется то в белом бальном платье и женских сапогах, то бегает по сцене нагишом, то исступлённо колотит в барабан, то сидит неподвижно, то ходит в семейных трусах («зять – нефиг взять») или вымазан гуталином словно негр («я – негритянская рухлядь»). Но в финале от его пассионарности не остаётся и следа - в обнимку с любимой он превращается в унылого «телезрителя».
По спектаклю, рассеяны загадки и символы, самый запоминающийся из которых - «Иисус» с терновым венком на голове и в белых трусах, маячащий на заднем фоне (он же изображён на программке). Особенно много их по второй его части, заметно сбавившей темп. Плотность повествования заметно снижена, действие состоит больше из режиссёрских заготовок, заигрываний с публикой нежели событий из сюжета. Смешным вышел случайный экспромт у Тимофея Трибунцева с дважды выпавшей из рук и развалившейся от удара об пол трубой. На заднике показывают чёрно-белую кинохронику разрушенных войной домов – это дань антивоенному пафосу автора пьесы. Но и сами персонажи уже давно превращены в развалины, опустошённые своей персональной внутренней войной.
В интервью режиссёр признаётся, что: «это одна из любимых пьес, очень хорошая, красивая, романтичная, социальная». Но не стоит обманываться! Великий и ужасный Юрий Бутусов максимально выворачивает наизнанку и текст, и персонажей, и актёров, а следом и зрителей, делая это, как всегда, азартно. С помощью эмоций режиссёр подсоединяется к нервной системе зрителей и выкручивает виртуальную ручку воздействия на максимум. Шансов остаться равнодушным не остаётся – по коже снова идут мурашки. Именно за них Бутусова и любят.
– Мне кажется, что, определив жанр спектакля как комедия, режиссер заманивает некоторых своих зрителей в ловушку. Особенно, если зритель не увидит предварительно афишу… Будут ждать комедию, а получат… эмоциональный взрыв…
– Но я смеялся! Я много смеялся… особенно в первом отделении…
Я задумалась, мне почему-то не хотелось признаваться, что в первом отделении я еще и плакала, если и не много, то и не однократно…
И я подумала, а может быть ЮБ не кокетничает и не лукавит, когда призывает своего зрителя относиться к спектаклю как к комедии. И все эти аллюзии, цитаты и самоцитаты – всего лишь совпадения?... И любые совпадения случайны?!!!
И белое подвенечное платье на Андреасе вовсе не равно его савану и вовсе не означает условие, по которому Анна сможет надеть свое подвенечное платье с другим, считая себя свободной от данного обещания другому…
И белый/черный купол платья не имеет ничего общего с похожим куполом в «Беге». И постоянное изменение цвета платья белое-черное, тоже ни о чем не говорит.
И схожесть Анны с куклой, автоматической, бездушной, механической ничего не говорит о ее душевном состоянии в отсутствии любви… И даже когда она так горько кричит «я не могу без него жить», это же неправда, живет же… Только почему кажется, что она не чувствует, как ее бросают. Почему это кажется таким… естественным?!!
И обугленность Андреаса тоже, наверняка, ничего не значит. Ни руины в душе, ни крах планов, ни тщетность надежд – на пепелище дома не построишь (Что осталося? - Пепелище. - Так Чума веселит кладбище! (с)) Вот-вот, веселит. И нагота в этот момент тоже, возможно, ничего не означает – ну просто красивый образ, без смысловой основы в виде беззащитной открытости, в виде ни гроша за пазухой. О чем речь, если нет ничего, и ничего равно именно НИ-ЧЕ-ГО, в прямом смысле слова, ничего, кроме самого человека… обугленного, истощенного, оголенного… но человека…живого человека…
И то, что в спектакле гендерная путаница в исполнении ролей. Это просто театральный (возможно, комедийный) прием, нет тут, наверняка, нет подтекста о искажении задач и целей полов в сложных условиях военного времени. Это просто возможность дать актерам себя проявить, показать свое мастерство!
И стена… не надо ее воспринимать так остро. Это просто случайно от нее берет такая оторопь, покруче, чем в «Трех сестрах» под песенку porche Pochill…
И разбросанные музыкальные инструменты просто валяются, а не намекают, что «музы молчат, когда грохочут пушки». Или, возможно, это вообще признание режиссера, что даже одним и тем же инструментарием он может сказать много чего нового. Вот, например, и в комедийном жанре…
Комедийном? Надо пересмотреть, чтобы поверить, что это комедия… Или просто посмотреть, даже если и не получится себя переубедить…
Вот только не получилось бы как в прошлый раз, когда на «Вишневом саде» гламурная девушка в середине первого действия тронула меня за локоть и сказала: «Пойду я. Какая-то несмешная комедия!» Как ей быть если тут временами настолько не смешно, что плакать хочется…
Вот уж не думал, что еще когда-нибудь увижу эту пьесу на сцене после спектакля Уланбека Баялиева в театре "Et cetera" десять лет назад:
На днях мы с Уланбеком столкнулись на прогоне в театре Вахтангова, ввиду предстоящей бутусовской премьеры вспомнили его давнюю, недолго продержавшуюся в репертуаре работу, и согласились на том, что помимо объективных недостатков, присущих изначально ранней (второй) пьесе Брехта, а также проблем собственно постановки и исполнения, "Барабаны в ночи" на тот момент пришлись ну совсем не ко времени, немного опередили его - в результате не попали в цель. С другой стороны, и тут я Уланбеку возразил, года три-четыре назад слишком острая актуальность этой пьесы наверняка ощущалась бы как спекулятивность. Но если уж она в принципе заслуживает того, чтоб активизировать внимание к ней - то сейчас, именно сейчас.
Вообще у Бутусова, самого непредсказуемого из мне известных режиссеров, с драматургией отношения настолько своеобразные, что нередко репетирует он "Три сестры " - а получается "Отелло", берется за "Утиную охоту" Вампилова - а выходит "Бег" Булгакова... Вот и Брехт для Бутусова наряду с Шекспиром и Чеховым - самый любимый автор, во всяком случае, если судить по частоте обращения режиссера к его творчеству: "Человек=Человек" ("Что тот солдат, что этот") в Александринке, "Добрый человек из Сезуана" в театре им. Пушкина, "Кабаре Брехт" в театре им. Ленсовета - это только то, что я видел сам и "живьем", ну и до кучи однажды удалось посмотреть в ГИТИСе брехтовский "зачет" второкурсников Женовача, где Бутусов тоже преподавал. При этом связка Брехт-Бутусов парадоксальна, потому что, казалось бы, несовместимы театр Бутусова - спонтанный, чувственный, иррациональный, транслирующий не мысль, но энергию, и драматургия Брехта с ее схематизмом, прямолинейной (я бы сказал - вульгарной) социальностью, часто доходящей до открытой дидактики, с затхлой идеологией марксистской, наконец. На деле, как ни странно, именно схематичные сюжеты и персонажи Брехта порой отлично годятся Бутусову для наполнения их собственными, от постановщика идущими эмоциями.
На сцене театра Пушкина - опять по сути, как во время весенних гастролей театра им. Ленсовета, только теперь на стационарной основе, обстановка "Кабаре Брехт": иллюминированные металлоконструкции, музыкальные инструменты (включая, конечно, большой барабан - иногда брызгающийся "кровью"!), мужчины в женских платьях, женщины в мужских костюмах, клоунский грим и разноцветные парики, цирковая пантомима, эстрадные гэги и стендаперский интерактив, Иисус Христос и Чарли Чаплин, песенка про Париж из репертуара Пиаф, "У попа была собака..." и дикие пляски. Но в "Кабаре" Бутусов давал нарезку из политических высказываний Брехта и биографических сведений, с ним связанных, сдабривая их наиболее шлягерными зонгами популярнейших его пьес. Здесь же и пьеса далеко не самая известная (кроме Баялиева ее, собственно, никто до Бутусова и не ставил в Москве - но тут еще и используется эксклюзивный перевод Егора Перегудова), и зонгов нету (не считая пущенной в качестве "перебивки" арии Мэкки-Ножа из "Трехгрошовой опере" на фоне занавеса между 4 и 5 актами пьесы), хотя музыкальной эксцентрики и синхробуффонады хватает - но против ожидания не экстатичные танцевальные номера определяют образ спектакля, особенно после антракта.
В том гитисовском "брехтовском" зачете курса, с которым Бутусов работал как педагог, мне в первую очередь запомнился хор из "Мамаши Кураж", уже очень зрелой, поздней пьесы драматурга, с рефреном "солдат уходит на войну, он должен торопиться". Для Брехта война - одна из основных категорий его художественного мира, включая и войну классов, и войну полов, но также и войну в прямом смысле слова. Герой "Барабанов в ночи Андреас Краглер четыре военных года где-то пропадал, не подавая о себе вестей. Его сочли мертвым, невеста устала ждать и готова выйти замуж за другого. Но тут объявляется "мумия", "живой мертвец" заваливается на праздник жизни - и без того грубая брехтовская метафора у Бутусова представлена буквально, наглядно, да еще с привлечением стихотворного текста Пастернака ("Мне хочется домой, в огромность Квартиры, наводящей грусть...") и мало кто мог бы воплотить "возвращение живого мертвеца" одновременно столь тонко и мощно, как Тимофей Трибунцев, много работавший с ЮН начиная, кажется, еще с незабвенного "Макбетта" по Ионеско в "Сатириконе". Внутри актерского ансамбля, центром которого становится Трибунцев, формируется свого рода трио: Александра Урсуляк (Анна) и Александр Матросов (Фридрих) - тоже не впервые сотрудничают с Бутусовым, они исполняют главные роли в его "Добром человеке из Сезуана". Среди травести-персонажей выделяются Мари-Сергей Кудряшов и Манке-Анастасия Лебедева (подобно тому, как всех "богов" в "Добром человеке" режиссер соединил в ней, тут вместо двух братьев Манке у Бутусова один, актерски сделанный Лебедевой блестяще, да и функция и этой андрогинной фигуры в спектакле особая, что-то вроде распорядителя кабаре, он и происходящее комментирует, и к публике обращается, и в то же время контактирует с остальными действующими лицами).
По сюжету возвращение Андреаса совпадает не только с приготовлением его невесты Анны к свадьбе с Фридрихом, но и с социал-демократическим ("спартаковским") мятежом, к которому "воскресший" с отчаянья уже совсем было примкнул - да предпочел тихую семейную гавань и стало быть, по марксисту Брехту, снова "умер", теперь уж окончательно. Но у Бутусова где-то далеко раздается грохот канонады, кто-то смотрит смерти в лицо (кто стреляет - точно ли красные? может, уже коричневые? велика ли разница?), а на сцене продолжается "данс макабр" кабаретный, понарошку. В первом действии, объединившим два брехтовских акта, акценты и вовсе смещаются на лирические, даже мелодраматические мотивы, и здесь "Барабаны в ночи" заставляют вспомнить не столько предыдущие опыты Бутусова с Брехтом, сколько его же романтичный, выросший из студенческой постановки и вошедший в репертуар театра им. Маяковского спектакль "Liebe. Schiller" по "Коварству и любви" Шиллера. "Разворачивайтесь в марше" - а в итоге "идут бараны и бьют в барабаны", уж как водится. Создается впечатление, что бутусовские барабаны отбивают ритм не революционный маршевый ритм, а пульсацию сердца, и рассказать режиссер хочет не про революцию и реакцию, но про любовь и коварство, с упором на банальный любовный треугольник, хотя и с присущей театру Бутусова эксцентричной яркостью преподнесенный.
Однако второй акт сильно отличается от первого, не столько по стилистике, сколько настроением, посылом. И тут брехтовская сатира частично отвоевывает себе место в сценическом действии, в решении характеров. (Я заметил, что многим по душе первый акт, а второй нет, и наоборот, только второй, но не первый - и это в "премьерном", приблизительно пополам "профессиональном" и "фанатском", но всяко благорасположенном заведомо к спектаклю зале). "Когда стреляют - можно убежать, а можно и не убежать. Спасайте того, кого вы любите... Любили..." - мещанская демагогия звучит вроде убедительнее, но едва ли честнее демагогии революционной. Не сомневался, что для Бутусова оправдание героя пьесы через пресловутые "семейные ценности" было бы не просто неприемлемым - малоинтересным. И конечно, Краглер в исполнении Трибунцева чем дальше, тем больше - сатирический, комический персонаж: великолепно придумана пантомимическая сценка в финале, где Краглер долго переливает воду из чайника в кофейник, из кофейника, отпивая через носик, поливает цветок в горшке прежде, чем усесться перед "ящиком". Но в то же время он и жертва обстоятельств, которые сильнее отдельно взятого человека. Пляски Андреаса с прыжками на крышке пианино (!) в чем мать родила, не считая черной краски, которой обмазано все тело (саркастичное напоминание о его пребывании в Африке) носков на ногах и барабана на поясе - если и не смысловая, то эмоциональная (а это для Бутусова всегда важнее!) кульминация второго действия, вместившего сокращенные последние три акта пьесы. Визуально же самый эффектный эпизод - с опускающимися на проводах разнокалиберными лампочками, когда персонажи оказываются на короткий период будто среди звездных россыпей - такая кратковременная возникает иллюзия. А финал с женой, ласкающейся у ног собачкой, перед телевизором - это уже жизнь без иллюзий, как она есть.
Но как ни странно, в чисто условном, театрально-кабаретном пространстве спектакля, где намека нет на реальные исторические события менее чем столетней давности, связанные с Карлом Либкнехтом, Розой Люксембург и "Союзом Спартака", находится место и для "истории" в более привычном ее понимании, в том числе и документальной хронике с кадрами сначала послевоенного разбомбленного Берлина, затем репортажей о строительстве Берлинской стены. Пьеса "Барабаны в ночи" написана сразу после Первой мировой, Бутусов кинохроникой отсылает к Второй. Но всякий, у кого еще мозги не ссохлись или не разложились под воздействием православия, имеет в виду следующую. Полагаю, и режиссер мыслит в том же направлении, пафос его нового высказывания - не революционный, но антивоенный. И в этом смысле, забавно, свежие "Барабаны в ночи" Бутусова, как и предыдущие Баялиева, обращены не в настоящее и не в недавнее прошлое, но в ближайшее будущее, эти, как и те, забегают вперед, опережают - вероятно, на самую малость, на чуть-чуть. Последнее, что Бутусов, уже разобравшись с героями Брехта, адресует непосредственно публике - образ надвигающейся кирпичной стены: домашней, которая станет пограничной? тюремной? может, сразу расстрельной?
Короче, утром на меня наехал "каток" в "Эдипе" Туминаса, вечером "стена" в "Барабанах" Бутусова (я оба раза в первом ряду сидел) - не многовато ли за один всего день? Но примечательно, что разные, а все-таки во многом сходные по взглядам и на театр, и на человека, и на мироустройство в космических масштабах режиссеры (никакого другого постановщика Римас с такой искренней радостью не привечает в Вахтанговском, как ЮН) из разных исходных позиций, один на материале древнегреческой трагедии с мифологическим сюжетом, другой на основе написанной по горячим следам политических событий драмы двадцатого века, практически одинаково видят перспективу человека и человечества - и ближайшую, краткосрочную; и более отдаленную. Но оба - и этим они также схожи - не ограничиваются предупреждающей страшилкой. Уж на что, казалось бы, безнадежна развязка "Барабанов..." - и для конкретного персонажа, и для всего общества - а под занавес артисты (очень по-брехтовски, кстати), выйдут и перед ритуальными поклонами лихо изобразят получившее ныне широкое распространение на эстраде барабанное шоу, ироничное, заразительное, духоподъемное: чтоб сердце билось все-таки, не останавливалось! И похоже не спешит Бутусов вслед за Брехтом пригвоздить реакционера-обывателя, поспешившего укрыться от бури грозно-странной в супружеской постели, к позорному столбу, поскольку мыслит в координатах не политических, не социальных, даже не в нравственных, но космических: у него нравственный закон - над головой, а звездное небо - внутри нас.
«Барабаны в ночи» Бертольта Брехта – энная вариация мифа об Одиссее, спустя годы вернувшегося к своей Пенелопе, когда она совсем было собралась замуж. Только воевал Андреас Краглер (Тимофей Трибунцев) не за Трою, а не пойми за что где-то в Африке, отсутствовал всего четыре года, а осаждают его Анну (Александра Урсуляк) не сотня женихов, а лишь один-единственный, и зовут его Фридрих Мурх (Александр Матросов).
Юрий Бутусов превратил «Барабаны» в вариацию на тему средневековой Пляски смерти, в которую вовлечено все общество. Грохочущая вдали война подходит все ближе к их домам, в газетных кварталах уже разгорается революция, но пляшущим нет до этого никакого дела. Жизнерадостное пространство кабаре населено фриками, которые словно только что восстали из ада.
Глеб Ситковский, эксперт Фестиваля «Золотая Маска»
Короткую пьесу Бертольта Брехта играют в первом действии спектакля. Но Юрий Бутусов, умеющий раскатывать любые тексты по времени, как опытная хозяйка умеет довести тесто до толщины прозрачного листа, создает и второе действие – оно состоит из вариаций, фантазий, неоконченных этюдов, намеренных повторов, будто режиссерских черновиков, с которыми жаль расстаться. Это театр, который бесконечно вариативен, он может никогда не кончиться или оборваться в любом месте.
В спектакле несколько отличных актерских работ – прежде всего у Александры Урсуляк и Александра Матросова. Но сильнее всех здесь Тимофей Трибунцев в роли Краглера – подвижный, как неведомый зверек, опасный, как шаровая молния, изменчивый, как сама актерская натура. Пляшет ли он по сцене нагой, обмазанный черной краской, или ползает, словно существо непонятного происхождения, по роялю, или, ощерившись, ругает весь мир – в нем живет ужас человека, оказавшегося жертвой времени, бытия как такового.
Роман Должанский, газета «Коммерсант»
На спектакле Юрия Бутусова музыка царствует с ее победоносной, роковой силой. Эстетика рок-кабаре подчиняет себе механику восприятия, и кажется, что и актеры, и зрители - заложники этой всесокрушающей энергии - теряют критическую способность суждения, которая была так важна зрелому Брехту. Накачка, драйв, зависание, свинг – танцуем!
«Российская газета»
Взаимодействие зрителя со спектаклем происходит скорее через энергообмен, нежели через логику повествования. Влиятельный и востребованный, обожаемый зрителями Юрий Бутусов тем и силен, что пытается работать в стилистике театра новейшего, раскрыть окна в театр XXI века. Вместо логической застройки партитуры спектакля Бутусов предлагает бессистемность, организованный хаос, не подчиняя постановочную технику законам литературной композиции, предлагая зрителям не обслуживание литературного текста, его иллюстрацию, а собственные видения по его поводу.
Поскольку очень немногие из заинтересованных держателей билетов на сегодня-завтрашнюю премьеру постановку уже посмотрели, и даже фотографы отсняли лишь первую часть, до антракта... В общем, пересказывать увиденное — только спойлерить. А уж философствовать по поводу увиденного — это я вообще не скоро начну.
Тем более, что отнюдь не весь спектакль стопроцентно лег на душу и разложился по мозговым извилинам. Были моменты, когда мне было просто скучно... Впрочем, были моменты, когда я буквально дышать боялась — великолепно! Я даже заплакала однажды... наверное, в неожиданном для многих, а лично для меня сассоциированном моменте...
Несколько набросков... паззл из них те, кто ожидает премьеру, не соберут, а мне хоть немного выговориться надо.
… Свечение — будто белое северное сияние на черном небе, которое в одной из сцен оборотится в сполохи огня...
Разрушенный до основания город... Что это — Берлин или Волгоград, Алеппо или Грозный?..
Не знаю, как в Питере, а в Москве режиссер ВСЁ БОЛЬШЕ обнажает своих артистов (видевшие «Отелло» выделение текста оценят)...
Как по-разному они бегут! И только один идет спокойно — босыми ногами по бликующей поверхности — как по воде...
Фраза про сосны — единственная произнесенная персонажем фраза. А еще — зажигалочка для сигареты и ушли обнявшись... значит, он на его стороне?..
В первой сцене — начало движения статичных персонажей. Стоит проследить, в каком порядке они начинают двигаться? Или это случайность и вообще ничего не означает?..
Вообще — все актеры играют прекрасно. Порадовала молодежь: наравне с мэтрами...
Или (подруга, увидев первые фотографии из спектакля, написала): светящееся «ЖРУТ» в довесок к богомоловкому «TRINK»...
Если это — падающие звезды, то почему они покрывают землю огромными, способными убить, градинами?..
Андреас в финале похож на эрдмановского Подсекальникова. Осуждать? Тогда пусть тот, кто первым бросит камень, и на баррикады идет в первых рядах. Тем более, так ли уж правы те, кто там, в Газетных кварталах, окрасил белое небесное сияние в цвет крови?..
Так детские коляски или ящики для снарядов?...
В общем, перед тем, как пойти сегодня смотреть спектакль повторно, процитирую: «Александр Матросов: «Работа ещё не закончена, всё меняется, и до последней секунды будет меняться. Постоянные изменения касаются не только артистов, но текста, света, звука. Я даже возьму на себя смелость - не уверен в окончательном результате на премьерных спектаклях 11 и 12 ноября, в дни премьеры».
Это прекрасно.
Но — будут уходить (уходили и с прогонов). Это даже уже не раздражает (хотя кто-нибудь из 20-ти ушедших обязательно оставит отзыв, в которым вместе с ним якобы уйдет «ползала» - ха!).
